– В болезни по-всякому бывает, - не удержался хозяин. - Как смерть подойдет и с ней адский пламень, самый закоснелый греховодник станет благочестив…
– Молчи знай! Ты о своих постояльцах суди, о пропойцах да шляйках, а господина профессора поносить не позволю!
– Да что ты, Марта, Господь наш с тобой. Я и не о нем вовсе, а так, к примеру… Его хоть навещает кто?
– А как же! - Марта продолжала все так же запальчиво. - Университетские, считай, каждый день приходят, молодые, да господин Фридрих, да господин Альбрехт…
– Господин Альберто, - ухмыляясь, поправил хозяин.
– А хоть бы и Альберто, - на сей раз Марта не стала возвышать голос, но придала ему некое особо пронзительное звучание, отзывающееся дрожью в костях собеседника, и подбоченилась свободной рукой. - Да простит меня Господь, коли я ошибаюсь, а только иные паписты будут поблагородней иных показных праведников, вот оно что. Он не наш, с него и спрос другой, но человек он порядочный, не чета кое-кому.
– Ах, Марта, Марта, - хозяин укоризненно покачал головой. - Темны мне твои речи. Смотри, как бы плохим не обернулось… Ну, не буду, не буду. Нашла уже кого?
– Найду, не беспокойся! Все пятки стопчу, а найду.
– Ну, дай тебе Господь удачи.
Пожелание звучало так, словно бы сам говоривший нисколько не надеялся, что оно сбудется. Впрочем, все эти чужие дела ни в малой мере меня не касались. Своих бед невпроворот. Утренний свет, проникающий в открытую дверь, был безрадостно серым. Вот еще только дождя недоставало…
– Девонька! Ты нездешняя?
Женщина по имени Марта, только что пившая пиво с хозяином, нависла над моим столом - туго натянутый парус белоснежного фартука, столь же белоснежный чепец, пухлые розовые щеки, блестящие глазки, не открывающиеся во всю ширь и оттого будто бы веселые.
– Нездешняя.
– Издалека, надо быть?
– Из бранденбургского княжества.
– Службы не ищешь ли?
– Ищу, - слегка запнувшись, сказала я. Это что же за чудеса, к добру или к худу? Марта проворным топотком обежала стол, опустилась на табурет рядом со мной и заговорила вполголоса:
– Ну, вот как славно. Ты ищешь службу, а профессор тутошний, университетский, ищет служанку. В доме прибираться и стряпать. Дом большой, да живет он один, не замаешься. Кладет гульден в неделю.
– Это много, - отозвалась я. По правде говоря, «много» - было слово слишком вялое. - За легкую службу - это очень много.
Марта поняла мои сомнения верно.
– Вот видишь ли, девонька: гульден, само собой - большие деньги, но только господину профессору нужна преданная служба, да, преданная и верная, и чтобы никаких пересудов…
Слегка повернув голову, я увидела, как хозяйская дочь наклонилась к маленькой судомойке. Они перешептывались, кивая в нашу сторону. Что там говорил хозяин? Что-то о доме, о наследстве…
– Могу я спросить, какие пересуды тревожат господина профессора?
– Глупые! - горячо воскликнула Марта. - И повторять-то тошно эти глупости, пустое все. Темные люди - для них что ни ученый, то развратник и безбожник, а на деле ничего подобного! Сама убедишься. Да ты не думай, девонька… Звать-то тебя как?… Не думай, Марихен, разве я взяла бы грех на душу - ввязалась бы в нехорошие дела? - она прижала розовую ладошку к вороту платья. - Спроси кого хочешь - Марту Шток здесь все знают, и никогда за мной ничего такого не водилось, никогда. А господин профессор, он болен был, в горячке лежал, помирал, вот прислуга-то вся и разбежалась, одна я за ним ходила - я сиделка, и коли деньги беру, то уж и работу мою делаю, так вот у меня. А школяры его, что они понимают? Хамулюсы! Ни кашки сварить, ни питья… Вот я и говорю ему: дозвольте, найду вам смышленую девушку. Я-то, говорю, не могу всякий час при вас быть, годы мои не те, и дом свой, и работу в сундук не запрешь - ждать не будет…
По всей очевидности, Марта решилась говорить не о том. Горячка, слуги разбежались… Почему разбежались, и почему так трудно найти новую прислугу? И почему бы не пересказать пустые пересуды, если они вправду пустые? Развратник и безбожник… Господин Альбрехт, который на самом деле Альберто - итальянец?… Э, а не католик ли, случаем, господин профессор? Католик в Виттенберге - это объясняло и недоброжелательство города, и громадное жалованье для простой служанки - за ненависть, которая обратится и на нее. Ну что ж, мне терять нечего, а если там откроется еще какой-нибудь подвох - сбежать никогда не поздно. Что с меня взять, я чужая, мне никто не сказал… Меня же еще и пожалеют.
– Как зовут господина профессора?
Этот невинный вопрос почему-то смутил добрую женщину. Она глубоко вздохнула, собираясь с силами, прежде чем выговорить:
– Господин Вагнер. Доктор Кристоф Вагнер.
Это имя мне ничего не говорило - разве что принадлежало оно наверняка не итальянцу. Марта с облегчением перевела дух.
Она пожелала сейчас же приставить меня к месту. Жаль, что не пришлось проститься с Янкой, ну да авось забегу попозже. Расплатившись с хозяином, я попросила передать господину Коббе, что поступаю на службу. «Передать-то я передам… Hу конечно, передам. Дай Бог тебе удачи, девушка», - ответствовал он, да я и не надеялась, что он мне о чем-то расскажет. Девчонка-судомойка, как нарочно, куда-то подевалась. Что ж, делать нечего. Hадел башмаки - учись плясать…
По дороге я отвечала на вопросы тетушки Марты, рассказывая ей лживую (если умолчание - ложь) историю моего сиротского детства. О моем будущем господине я узнала еще только то, что он - магистр философии и доктор медицины, и что лет ему около сорока.
Обиталище господина доктора находилось у городской стены, на улице Шергассе. Тут и вправду было о чем посудачить! Из-за каменной ограды едва виднелись верхушки каштанов, а над ними - высокая стройная башня серого камня и черепичная крыша. Даже я, уж на что несведуща в этих делах, могла уразуметь, что на университетское жалованье да на гонорары такой дворец не выстроить. Выходило, что слабый здоровьем доктор медицины наследовал графу или князю.
Сад, однако, был порядком запущен, травяные дорожки завалены сухими ветками, и стволы упавших деревьев покоились в зарослях высокого бурьяна. Также и дом вблизи выглядел не столь роскошно. Стекла в замысловатых переплетах высоких окон были белыми от грязи; в арочной галерее, обходящей первый этаж, земля забивала трещины в полу, и влажные стены, будто дикие камни, обрастали изумрудным мхом.
Марта постучала в резную дверь. Прошло порядочно времени, прежде чем лязгнул засов. Юный студент, с такими же русыми кудрями, как у незабвенного Генриха, поклонился и тут же побежал наверх. Марта пошла за ним, наказав мне обождать. Сени были охвачены мерзостью запустения: повсюду седые клочья паутины, черная, земляная пыль, убожество случайной мебели. Скамья и два табурета выглядели так, словно их сколотил не столяр, а гробовщик, зато шкаф ладили более умелые руки. Я провела рукой по искусной резьбе, испачкав ладонь, - лакированное красное дерево было ярче вишневого сока. Листья аканта, изящная мордочка лани… «Пришли к господину профессору, ученая беседа у них, - сказала, возвратившись, Марта. - Пойдем пока, посмотришь кухню и кладовые».
Кухня меня уже не удивила. Пол перед очагом весь черен, на широком подоконнике скучают ступка и мельница, и нет в них иной пряности, кроме пыли. У наружней стены - иноземная диковина: в полу ниша, облицованная мрамором, и над ней латунная трубка для воды, изогнутая в виде клюва; впрочем, вода из трубки не идет. На полках закопченная медь, пара не совсем чистых тарелок, вертела в подгорелом жире - и серебряный кубок тончайшей работы, небрежно втиснутый на край полки, весь красный изнутри от высохшего вина. Мешок затхлой муки… «Вот тут хорошая, да ее всего горстей шесть. Я готовкой не занималась, не до того было, - говорила Марта, будто извиняясь. - Hу да ничего, ты управишься. Гляжу, не белоручка, да и господин профессор не из приверед. Ты же смотри, девонька, на твою совесть надеюсь, как следует ему служи! Он тебя не обидит, только уж и ты за добро плати добром! Серебро-то помой, ототри да прибери в сундук, слышишь?»
Hаконец она повела меня наверх, дожидаться конца ученой беседы: «Долго они не просидят, устает он еще». Полы наверху были выстланы коврами, изрядно затоптанными и потертыми, но чудной их рисунок был различим даже в потемках этого странного дома. Узор показался мне знакомым: такой же я видела на миниатюрах в книге Разеса, иначе называемого Ар-Рази. Арабские ковры. Господи, куда же это я попала?…
Дверь была приоткрыта. С удивительной ловкостью Марта протиснулась в щель и поднятым пальцем предупредила меня: не тронь, мол, створки, петли скрипят. Мы оказались в темном углу, завешанном драпировками; на полках вдоль стен поблескивало стекло, а запах пыльного воздуха заставил мое сердце забиться чаще. Hе знаю, чем в точности пахло: старой желчью из туго завязанного горлышка? кислотой, пролитой на дерево? горелыми фитилями, костным углем и горячим воском? сохнущими чернилами? травами, истолченными в порошок?… Так пахло в единственном моем родном месте на всем белом свете, в мастерской господина Майера, где он ставил химические опыты, а я читала, спрятавшись ото всех. Hу конечно, ведь и здешний хозяин - врач…
