смог — забыв помыть руки, оторвал у птицы лапу и в мгновение ока обгрыз ее до кости. И тут углядел блюдо, на котором был небольшой, но «пухлый» каравай хлеба, соленые огурцы и грибы, сыр, чашка тертой свеклы с чесноком и другие «вкусности». И он набросился на все это, сжимая в руке ложку.
Вернее, ему показалось, что попытался все съесть, но Аглая ему не позволила, обхватив руками за шею. И горячо зашептала на ухо, обдавая горячим дыханием.
— Нельзя тебе много есть — плохо будет, царевич. Миленький остановись, хватит. Не бойся — я сама все готовила и глаз не спускала. Ты только не ешь сейчас, через часок снова можно будет. Я все укутаю, горячее еще будет — вот и покушаешь. Только не сейчас, пока хватит…
Алексей хотел возмутиться таким самоуправством, но не успел — Аглая, минуту назад одетая в сарафан с рубашкой, оказалась неожиданно нагой — он так и не понял, когда девушка сбросила с себя одежду. И лицезрение ее прекрасного тела, словно «обжаренного» тусклым светом, вызвало всплеск мощного инстинкта — того самого, который давно пробудился в нем как в мужчине. Вот только не было возможности его реализации в будущем времени, которое для него оказалось, как это не покажется странным, в прошлом. Есть расхотелось сразу — он видел перед собой ту самую первую в его жизни девушку, что сама предложила свое красивое тело ему.
В мгновении ока Алексей сбросил с себя исподнее, словно заправский духобор. Но так и не понял, как оказался на кровати, не зная, что ему делать дальше. Не знала этого и Аглая — они сплелись, то ласкаясь, то страстно целуясь, то впав в исступление, начали кусать друг друга — причем это занятие понравилось обоим. Но никак не выходило то самое главное — Алексей суетился, весь взмокший, старался изо всех сил, но не мог попасть туда, где природой определено зачатие человека. Девушка, стараясь помочь, по собственной неопытности ему больше мешала.
— Ой, ты смог…
Аглая вскрикнула, а он хотел вскочить, понимая, что причинил ей боль. Вот только не удалось — его крепко прижали ее ручки. И тихий голос, с еле слышным внутри стоном, прошептал:
— Не бойся, это сладостная боль — мне так хорошо, ты во мне. Я так долго ждала этого. Еще делай!
Упрашивать Алексея было не нужно, он заторопился, трясясь словно в лихорадке. И через полминуты почувствовал сильнейшую разрядку, настолько умопомрачительную, что потерял ориентацию в пространстве. И пришел в себя от нежных ласок и сладостных поцелуев.
— Что это было, милая?
Вопрос был задан чисто риторический, ибо ответ на него и так был ясен. Но Аглая проворковала ему на ухо с придыханием:
— Ты сейчас из девки бабу сделал — никогда не думала, что это так сладостно, царевич. Больно немного поначалу, но хорошо. И семя твое почувствовала — оно такое горячее. И представила, что смогу понести от тебя… ой, прости дуру…
— Да что ты, — он ее крепко обнял, стал целовать, млея от нежности, как телок. И распустил бы нюни, мечтая заснуть в ее объятиях, между поцелуями, но ее шепот заставил отринуть все эти сладкие мечты.
— Никита, что капитан-поручик и слуга твой верный, этим вечером сказал мне слова для тебя — «завтра днем, на прогулке верховой».
— Так, — минорное настроение моментально исчезло. Алексей вскинулся, любовное наваждение схлынуло.
«Если на прогулке, то человека четыре конвоя будет — пополам драгуны и преображенцы. Так — выходит без драки никак. Надеюсь, сам Никита, и его драгун не оплошают и срубят гвардейцев. Жаль, что своих убивать придется, но раз пошли такие игры, то иного варианта просто не остается. Не отпустят без крови.
Выдержу ли я дорогу?!
Не знаю — ездил на лошади до армии, почитай с шестого класса каждое лето у деда с бабкой проводил. Навыки вряд ли утратил, а вот здоровье у царевича, то есть у меня, не очень. Если что — прикажу к лошади привязать — до границы сотня верст, но там Даугава, прах ее подери — как переправляться на тот берег прикажите, там герцогство Курляндское. Так что до польских владений скакать надобно — хотя с них защитники никакие, предадут, как золотом позвенят.
Ехать в Петербург мне никак нельзя — убьют на хрен, особенно после письмеца моего, которое по дороге сейчас гонцы везут. „Папенька“ дозреть до кондиции должен, сейчас опасно в его руки попадаться. Только за „бугор“ бежать, и там спрятаться, „осесть на дно“, так сказать. Вот только где найти это надежное место?!»
— Ты хочешь бежать, царевич?
— Да, — криво усмехнувшись, ответил Алексей на тихий вопрос. И пояснил. — Меня могут отравить в любой момент. Я опасен мачехе, Меншикову и целой толпе скороспелых вельмож, которые сделали ставку на наследника Петра Петровича. Ехать в Петербург — это путь на смерть. Меня оговорили перед царем — он поверил клеветникам. Завтра, вернее сегодня, ведь сейчас далеко за полночь, я должен бежать — любая задержка равносильна смерти. Но перед этим меня будут жутко пытать, причем сам «батюшка».
— Как так, ведь ты его сын?!
Аглая смотрела на него широко открытыми глазами, прижимая пальцы к губам. Девушка задрожала, он видел, что ей стало страшно. Обнял за плечи и зашептал на ушко, замирая сердцем от нахлынувшей любви, первой в его жизни, нескладной и обугленной в прошлом, и туманной в настоящем.
— Не бойся, на тебя подозрений не будет. Я тебя утром громко отругаю и ударю, оскорблениями буду сыпать. Поверь — так надо. Пусть тебя считают жертвой необузданного и жестокого царевича, чем его сообщником. Иначе пытать будут за сговор. Пойми, так надо — перетерпи и не обижайся. Пройдет время, и я найду тебя. Не бойся, а то вся дрожишь!
— Я не за себя боюсь, мой милый, а токмо за тебя переживаю. Жизнь бы свою отдала, счастье мое, лишь бы ты жил. Иди ко мне, любимый, у нас мало время, а я хочу тобой насытиться. И дитя понести этой ночью. Это такое счастье — от тебя, мой царевич…
«Какой заботливый Петр Андреевич — все вернул, и ничего не украл. Да и вряд ли бы рискнул это сделать — ситуация слишком накалилась. А вот в то, что у царевича из переписки всего два отцовских письма — то в такое не поверю, их должно быть намного больше».
Алексей прикусил губу, задумался. Отсутствие архива говорило об
