одно — четко сформулировать конечную цель и двигаться к ней неукоснительно. Ты готов мне помогать в этом?
— Нет! — ответил я.
— Почему? — без всякого удивления спросил он.
— Если твоя цель, как ты ее сформулировал во время нашей прошлой встречи — подняться к вершинам богатства и власти, тут я тебе не помощник. Можешь думать обо мне все, что угодно, но точно знаю, что в нашем нестабильном мире богатство и власть — это прах, который легко развеивается по ветру.
— В тот раз я и не мог сказать тебе ничего другого, мы оба не были готовы к такому разговору. Сейчас — другое дело.
— А тебе не вредно так много разговаривать? — заботливо осведомился я. — Сейчас придет русалочка Стеша и меня выгонит.
— Почему — русалочка?
— Ты во сне ее так называл, там, в кабаке… А еще она мне однажды приснилась и именно — русалкою.
— Поразительно, — пробормотал Граф. — Мы уже видим похожие сны. Это хороший знак…
— Или — направленное воздействие.
— Ты — о Кирюше?
— Да.
— Кирюша — это сила, только — хаотичная, неуправляемая. Никто не знает, что творится в его маленькой головке и не узнает никогда. Я доволен тем, что направил усилия Шульц на изучение этого бедного маленького демона. А следовательно — пустил весь проект по тупиковому пути.
— Ты?
— Ну а кто же еще? Я быстро понял, что литейские дети — это сила, и что в этом заключается и беда их и надежда. Руководство проекта требует от научной группы немедленного результата, а Кирюша — эти результаты дает, в отличие от ребят из твоего класса. Просто потому, что он действует импульсивно, в зависимости от самочувствия и настроения, и импульсы эти настолько мощны, что их можно зарегистрировать даже примитивным энцефалографом, на основании показаний которого Шульц и делает свои расчеты и выводы.
— А мои пацаны, значит, не дают?
— Да, потому что они действуют осмысленно и научились скрывать от взрослых свои истинные возможности, а тем более — намерения.
Эти его слова меня неприятно кольнули. Я сразу вспомнил невольно подслушанный в автобусе разговор. Однако я не спешил делиться с Третьяковским своими знаниями и подозрениями, предпочитая больше слушать, нежели говорить. И все-таки не удержался и спросил:
— А ты знаешь их намерения?
— Нет. А ты?
— Не знаю.
— Я же говорю — наверняка это скрывают. И это беспокоит меня куда больше всех жалких поползновений капитана Жихарева. И даже больше хаотичных мозговых испражнений Кирюши, как то так. Именно потому, что они действуют осмысленно и у них, наверняка есть какой-то свой план. Проблема только в том, что они хотя и сверхдети — все-таки дети, с соответствующим жизненным опытом и кругозором.
— Нагуали, — холодно сказал я.
— Что-соо? — не понял Граф, переспросив.
— Это термин такой родом из латино-американского мистика Карлоса Кастанеды, приблизительно означает воинов света или тьмы, в зависимости от контекста.
— Что ж, превосходный термин, — согласился Третьяковский. — Так и будем их называть… Так вот. Нагуали наши гораздо более темные лошадки, нежели Кирюша, но с ними можно работать. Потому, что за ними стоит подлинная сила, которой, возможно, еще не знал свет.
— Илга считает, что способности их с возрастом будут убывать, а по достижению зрелости они вообще могут стать обыкновенными людьми.
— Ну, во-первых, я бы не стал целиком и полностью доверять Шульц. Как никак, она любимая ученица и доверенное лицо академика Переведенского, автора «УВ». А во-вторых, даже если она и права, это только означает, что времени у нас очень мало.
— Времени на — что? — решил уточнить я.
— На — все! На обретение силы, которую мы можем направить на спасение страны.
— Ты имеешь в виду — СССР?
— Нет, конечно, Россию… Для меня, потомственного дворянина, Советский Союз — химера. Злокачественное образование на теле России, которое, к счастью, отвалится само собою.
— С этим можно поспорить.
— Можно, — не стал отрицать он, — но нет времени на споры. Думаешь, меня интересует политический строй? Да нисколько! На своем веку я повидал всякое — монархию, военный коммунизм, диктатуру, хрущевскую оттепель и теперь вот — брежневский зрелый социализм. У каждого способа правления есть свои сильные и слабые стороны. Западная демократия, которой грезят наши диссиденты, вгонит русский народ в нищету и разбой. Так что меня не интересует власть, в том числе и личная.
— Чего же ты хочешь? — спросил я. — Каким образом собираешься спасать Россию?
— Я хочу дать ей силу. Опыт истории показывает, что только она может сохранить нашу Родину. Всякий раз, когда Россия ослабевала, на нее набрасывались, словно волки на лося, как западные, так и восточные соседи, и начинали рвать в клочья. Сейчас у СССР есть ядерное оружие и средства его доставки — это сила, но общее умонастроение народа, поддерживаемое как официальной пропагандой, так и интеллигенцией — стремление к миру и всеобщему разоружению. Почему-то никто не думает о том, что западные демократии, для того, чтобы обессилить Россию, сделают вид, что согласны разоружиться, а сами, наоборот, будут только наращивать свою экономическую, технологическую и военную мощь.
— Так и будет, — брякнул я.
Он внимательно посмотрел на меня и кивнул.
— Вот и я об этом. И, боюсь, что в эпоху Большого Распада именно на это и пойдут новые власти страны, кем бы они себя ни называли. Разочарование в Западе будет мучительным и ликвидировать последствия своей доверчивости россиянам придется тяжело и долго. Поэтому я хочу создать здесь, в провинциальном Литейске, ядро невиданной мощи. Именно оно позволит нашей Родине совершить прорыв в новое качество.
— К иному технологическому укладу, — подсказал я.
— Да, но не только! — подхватил Граф. — Одной технологии мало, если останется культурная и политическая зависимость. А ведь мы, сами того не подозревая, именно в этом очень зависимы от так называемых развитых стран. Не только мода и культура, но и сам образ нашего мышления, начиная с Петровских времен, ориентированы на Европу, а затем и на Америку. Изменить это очень непросто, а рабски следовать — губительно. На нашу церковь я не надеюсь. Она еще в дореволюционные времена показала свою слабость, да простит меня Господь. Не
