Максим Калашников - Крещение огнем. Вьюга в пустыне

Вспомните параллели с 90-ми годами в РФ. На русский патриотизм обрушиваются Гозман, Швыдкой, Шабад, телевидение Гусинского, юморист Шендерович и тому подобные. Даже аргументация «бело-сине-красных» интеллектуалов почти стопроцентно совпадает с лексиконом американских деконструкционистов и глобалистов.

И это при том, что американский народ в большинстве своем как раз уважает патриотизм. Хантингтон говорит об острейшем противоречии между «патриотической публикой» и «денационализированными элитами».

«Американский истеблишмент, как частный, так и государственный, все больше отдаляется от американского народа. Политически Америка остается демократией, поскольку лидеры страны становятся таковыми через свободные и честные выборы. Во многих других отношениях Америка сделалась непредставительной демократией, поскольку в ряде аспектов, особенно касающихся национальной идентичности, мнение избранных лидеров категорически не совпадает с мнением народа. Можно сказать, что американский народ все в большей степени отчуждается от государственной политики и сферы управления», – с горечью отмечает Хантингтон.

Он приводит обширную статистику, доказывая: в то время когда подавляющее большинство американцев выступает против неограниченной свободы бизнеса (и за протекционизм), против наплыва мигрантов и политики многокультурности, против эрозии англоязычности, против феминизма и засилья меньшинств, американская элита, наоборот, все это неуклонно проводит в жизнь. (Например, за отмену протекционистских пошлин на импорт товаров в США в 1994 году высказались 79 % представителей элит и только 40 % – народа). Причем занимается сокрушением «американскости» элита в первую очередь финансовая, от которой зависят и политики, и университеты, и массмедиа.

Вырисовываются даже некие закономерности. Итак, если с 1960 по 1979 год интересы публики и государственной политики совпадали в 63 % случаев, то с 1980 по 1993 год процент снизился до 53 %.

«Нежелание национальных лидеров «заигрывать» с народом имеет вполне предсказуемые последствия. Когда политика правительства принципиально не совпадает с мнением общества, мы вправе ожидать утраты общественного доверия к правительству и интерес к политике, а также поиска альтернативных средств реализации своих убеждений, неподконтрольного политической элите…» – пишет Хантингтон.

Чтобы хоть как-то сплотить расползающуюся нацию, чтобы остановить разверзание пропасти между элитой США и народом, потребовалось устроить шоу 11 сентября 2001 года и последующий бушизм. На какое-то время этого хватило.

«Когда мне исполнилось девятнадцать, я перебралась в Нью-Йорк. Если вспоминать, какой я была тогда, я скажу, что увлекалась музыкой, сочиняла стихи, рисовала – и почти на политическом уровне оставалась при этом женщиной, лесбиянкой и еврейкой. Американкой я себя, признаться, не сознавала… 11 сентября все изменилось… Теперь я ношу на своей сумке американский флаг, улыбаюсь истребителям, пролетающим в небе надо мной, и называю себя патриоткой», – такую цитату из откровений Рейчел Ньюмэн приводит автор книги «Кто мы?».

Однако эффект «одиннадцати-сентябрьского патриотизма» оказался недолгим. Откровенный идиотизм и авантюристичность бушизма вернули все на круги своя. И снова идет слом идентичности, а элита отдаляется от народа.

Она все больше становится глобалистски-денационализированной.

Вариант того же явления – появившийся в Европе некий «постфашизм». Термин был порожден знаменитым интеллектуалом и культурологом Умберто Эко, что применил его по отношению к правлению в Италии медиамагната Сильвио Берлускони.

Итак, его черты: оболванивание народных масс с помощью дебилизирующих, возбуждающе-развлекательных СМИ, которые ломают способность к цельному, логическому мышлению. Став дебилами (немыслящим большинством), массы с упоением голосуют за политиков Берлускониева типа. За тех, что могут в один и тот же день говорить взаимоисключающие вещи (чтобы понравиться разным отрядам электората). Тех, что ловко используют популистские лозунги. За тех, что кичатся своим богатством и в открытую используют власть для извлечения прибылей в своих деловых империях и при этом не стесняются, как раньше, совмещать власть с бизнесом. (Берлускони, став премьером, не стал уходить с руководящего поста в своей частной медиа-империи.) Более того, оболваненный электорат умиляется: каков шельмец! Смог украсть для себя – украдет и для нас. Или же так: он уже наелся – значит, воровать не будет.

При этом Берлускони выступал как самый последовательный союзник США и сторонник глобализации. Сегодня термин «постфашизм» применяют к правому лидеру Франции, популистско-националистически-проамериканскому Николя Саркози.

Отличительная черта европейского постиндустриального постфашизма – беззастенчивое манипулирование электоратом. Его дурачат почти в открытую. При этом материальное положение масс ухудшается (ведь производство уходит из Европы в Азию), демонтируется система социального государства. Размывается средний класс, растет число бедных, но зато сверхбогатая верхушка все больше выделяется в некую «высшую расу». Она превращается в те самые космополитические «золотые воротнички».

Отличительная черта нынешних богачей – крикливая, показная роскошь. Умопомрачительная дороговизна их одежд, жилища, пищи, развлечений.

Глядя на богачей США и Европы, элиты остального мира принимаются им подражать. В РФ мы это видим во всей красе. Несмотря на некую реабилитацию патриотизма, РФ-элиты ведут себя как «высшая раса», живут в Лондоне, учат за рубежом детей, покупают там предприятия, виллы и футбольные клубы. В Азии элиты просто купаются в роскоши, выкидывая на нее миллиарды долларов за счет сверхэксплуатации своих народов. И глядят на свои народы как на грязь под ногами.

Мы можем с полной уверенностью утверждать, что отделение элит от своих народов и слияние оных элит в сообщество глобальных «хищников» связано с многими другими явлениями. И взаимосвязи эти установлены самым что ни на есть опытным путем.

Итак, элитарное свинство всегда сопровождается процессом деиндустриализации и укреплением власти не какого-нибудь, а именно финансового капитала. Промышленность либо разрушается физически (как в РФ), либо уводится в Китай (как в случае США и Европы). Экономика творчества, грандиозных научно-технических программ и прорывов заменяется бесплодной экономикой финансовых спекуляций, психических манипуляций, коррупции и сырьевого экспорта. Технический прогресс сводится к бесконечному усовершенствованию компьютеров, телевизоров, мобильных телефонов и электронно-виртуальных игр.