Где-то это уже было… Сидящие на земле у палаток, перед носилками с телами товарищей, бойцы… К которым никто не решался подойти.
Забирая лежавшие в десантном отсеке вертушки вещи спецназовцев, я увидел, что пол сплошь залит ещё не засохшей кровью, усеян окровавленными бинтами, упаковками препаратов и грязью.
– Что встал, помоги смыть, – борттехник спокойно прошёлся по лужам крови и полез в потроха вертолёта. – Ведро вон, в хвосте.
Вечером нас перебросили ближе к линии фронта.
Представьте что в вашей памяти всплывает старая фотография… Ещё чёрно-белая… С затейливо вырезанными краями.
На том снимке ребята с нашего двора…
Верхний ряд – ребята постарше, но всё равно стоят на ступеньке подъезда.
Нижний рад – мелкие. В том числе и я. Зима… Мы все по-детски чисто и искренне улыбаемся в объектив, ожидая, когда же вылетит птичка. Мы живём в своём мире, который понятен только нам – детям, где палка – это меч, сделанный на коленке самострел – грозная винтовка, а горка – это замок, который надо штурмовать взбегая по ней, чтобы получить пинка от злого дракона и съехать вниз.
Верхний ряд… Женя – где же ты? Куда ты уехал… Без тебя трудно биться с врагом. Олег? Выходи же, наконец, вспомним, как ты разбил стекло в доме напротив…Стас – соня, хватит спать… Справа – Сашка «Сексафон»… Сколько мы с тобой смастерили рогаток и самострелов… Слева – Сашка «Прима» – вынеси нам Колу… Мы же знаем что у тебя есть в холодильнике всегда полторашка есть!
Жизнь… Ты раскидала нас… Погиб в автокатастрофе Олег. Женя… До сих пор сидит, отбывает десятилетку за убийство и выйдет совсем стариком – здоровье. Стас просто пропал на просторах России – то слухи загоняют его в Магадан, то в Калининград. Сексафон – сейчас где-то под Москвой… Увы, мы с ним теперь не друзья, хотя я не знаю почему мы перестали ими быть… А Прима… Прима еле выжил при покушении на его отца и был спешно увезён матерью куда-то в Польшу, к родне.
И теперь же он стоял передо мной…
Командир отряда договорился с командованием и нас после очередных занятий по тактике, где нас старательно топили в болоте, закинули в грузовик и повезли на аэродром – отрабатывать высадку с вертолётов.
Так как все белорусские и российские борты были загружены заявками, нас ожидал сюрприз – четыре американских вертолёта и небольшой контингент американских войск.
Их уже убирали в тыл, интернируя, дабы не провоцировать конфликт САСШ и Германии. Но сейчас от них не требовалось вылетать на линию фронта – просто быть учебным транспортом.
Приму я узнал. И не поверил глазам своим… Он почувствовал мой взгляд и посмотрел на меня…
Я точно знаю, что всплыло в его голове – эта старая, чёрно – белая фотография.
У нас было всего пятнадцать минут… Пятнадцать минут до вылета и так много всего, что нужно успеть рассказать: про себя, про друзей, про жизнь в Бурятии и в Арканзасе, про школу, про спорт и про жизнь у меня и у него.
Я видел его замотанную в бинты шею – пуля снайпера пробила ее, но оставила в живых. А он лежал и смотрел на меня, тяжело узнавая. Исхудавший, обугленный изнутри…
Но, все же, это был он – Прима… Первый! Саня Кшетуский…
Я стоял над ним, забыв про этот долбанный, сошедший с ума мир и улыбался ему. Совсем как тогда, зимой девяносто четвёртого, у подъезда, мы улыбались друг другу. Сами не зная – почему мы улыбаемся?
Что ждет нас впереди? Нам, если честно, похер… У нас ещё целых пятнадцать минут.
– Ну, здорово, янкес ты долбаный! Продолжается жизнь?
Москва. Дмитрий Медведев. Президент России.
Вообще-то вся корреспонденция от граждан, приходящая на имя президента, попадала для первичного рассмотрения в управление по работе с письмами и обращениями, но это послание, полученное по электронной почте, пришло в тот редкий момент, когда глава государства сам просматривал свой «почтовый ящик».
«Ваше Высокопревосходительство, господин Президент Российской Федерации! Обращаюсь к вам как к коллеге-юристу, потому что уверен, Вы рассматриваете случившееся шесть дней назад не только как вызов и шанс, но и как сложную, неординарную правовую коллизию. И от разрешения её во многом зависит судьба нашего нового мира, судьбы миллионов наших сограждан и жителей других стран…»
Сказать, что затронутый в письме вопрос успешно решался, а равно как отрицать даже намёки на работу в направлении определения правового статуса перенёсшейся во времени одной шестой – или всё ещё одной седьмой? – части суши, означало сильно погрешить против истины. Правовое управление администрации, совместно с экспертами из аппарата правительства и министерства юстиции, уже несколько дней пытались найти подходы к определению уникального события с точки зрения юриспруденции. Результаты? Имелись и результаты, но они и на йоту не приближали к настоящему решению вопроса.
Выделяя ключевые моменты письма, президент отмечал нестандартную логику подхода автора. «Так, „обратный континуитет“ только вредит, ну и чёрт с ним! На один принцип правопреемственности опираться – себе дороже. А что же взамен? Принцип „темпорального суверенитета?“ Так-так, с чем это едят?… т. е. верховенства нашего права на всей перемещённой во времени территории и экстерриториальности на ней перемещённых во времени лиц и объектов в отношении неперемещённых субъектов международного права… и претензии их ничтожны».
Оставались чисто технические вопросы: обоснование правовой базы под участием или неучастием в существующих международных договорах, статус зарубежной собственности СССР и бывшей Российской империи. Но это были мелочи по сравнению с главным – юридическим обоснованием самого факта переноса и его последствий, наступивших не только для территории бывшего Советского Союза, но и остального мира.
На экране компьютера появлялись буквы, складывались слова. Негромкий перестук клавиш рождал текст.
«Получается так, что главным и, пожалуй, единственным основанием для начала переговоров с правительствами Великобритании и Соединённых Штатов должно стать признание ими нерушимости декларируемого принципа, – президент рассмеялся вслух от удачно пришедшей мысли, – являющегося естественным продолжением политико-правовой концепции „суверенной демократии“. Которая должна стать на долгие годы основой межгосударственных отношений в меняющемся, надеюсь – навсегда, мире».
Это было больше чем вдохновение. То, что было сформулировано сию секунду, иначе как озарением свыше назвать нельзя. И президент сделал то, что подсказывало его сердце, нечто, заложенное глубоко в подсознании.
