— Parbleu! Кажется, кто-то здесь мается насморком. Сейчас будем лечить!
Шевалье дю Бартас встал, аккуратно отставил колченогий табурет и шагнул прямо к разом побледневшему синьору Монтечело.
— Так вот, о насморке. Только полный дурак и мужлан не может почуять дворянина на расстоянии двух шагов. О таких дураков, синьор, не пачкают шпаги. Сначала им отрывают их сопливый нос, а затем секут! Вожжами!
Голубые глаза горели, бородка задралась вверх. Я невольно залюбовался доблестным шевалье.
— Так что можете передать глубокоуважаемому синьору маркизу, что за дворянское достоинство моего друга де Гуаира ручаюсь я, Огюстен дю Бартас. А ежели он усомнится в моем слове, я ему лично отрежу…
Шевалье мечтательно улыбнулся, не без смущения взглянул на невозмутимую Коломбину и вздохнул.
— В общем, отрежу уши. До свидания, синьор Монтечело, жду вас вечером или завтра утром. Я ужинаю после вечерни, а завтракаю в три11.
Толстяк, пискнув что-то невнятное, поспешил выкатиться в коридор. Хлопнула дверь.
* * *
— Канальи, mon Dieu! — резюмировал шевалье. — Может, им еще и герольда прислать? Да эти итальяшки попросту трусы!
Он резко повернулся, и тут его взгляд вновь скользнул по лицу Франчески.
— Ах, сударыня! Прошу прощения за то, что пришлось повысить голос, но эти макаронники!..
— Ни к чему. — Девушка встала, дернула маленьким острым подбородком. — Это я прошу у вас прощения за неурочное вторжение. Я хотела убедиться, что с синьором де Гуаира не случилось беды. Маркиз Мисирилли — человек влиятельный и к тому же лучший фехтовальщик в Риме.
— Гм-м… — Шевалье помрачнел. — А вы не знаете, сударыня, что предпочитает сей маркиз — шпагу или рапиру? Я понял, что пора вмешаться.
— Дело не в этом.
Я подошел к столу, плеснул в кубок темно-красного, похожего на кровь вина, глотнул — и невольно поморщился.
— Между прочим, шевалье, с этим пойлом вас явно надули. Так вот, дело не в искусстве фехтования. Дуэли в Риме, как и во всем Папском государстве, строжайше запрещены. В лучшем случае — тюрьма лет на пять. Всем, в том числе и секундантам. Это в лучшем случае.
Я говорил, уже зная, каков будет ответ. На миг мне стало стыдно. Наивный голубоглазый шевалье готов поручиться для меня самым святым, что у него есть, — дворянской честью. А я…
А я очень нуждаюсь в шпаге. В надежной шпаге в надежных руках.
— Погодите! — Я поднял руку, не давая дю Бартасу вставить слово. — Вы — изгнанник, эмигрант. Речь идет не просто о дворянском достоинстве. Поверьте, замок Святого Ангела ничем не лучше Бастилии.
При слове «Бастилия» шевалье невольно вздрогнул, но тут же гордо вздернул голову:
— Тем лучше, друг мой! Тем лучше!
— Вы оба ненормальные! — Девушка топнула ногой, резко повернулась ко мне. — А вы!.. Разве… гидравликусам разрешены дуэли?
Я мысленно поблагодарил Коломбину за проявленный такт, мельком отметив, как брови достойного шевалье поползли вверх.
— Гидравликусам, — я вздохнул, — дуэли, конечно, не рекомендованы. Но эти синьоры иного языка не разумеют. Надо объясниться, иначе завтра они вновь пойдут срывать плащи и резать кошельки.
* * *
С людьми надо говорить так, чтобы тебя понимали, — второе правило из тех, что записаны в нашем негласном Катехизисе. С японцами — по-японски, с персами — на фарси. Но язык — это лишь первый шаг, даже не шаг — шажок. У каждой нации, каждого сословия, города, селеньица — свои нравы, свои привычки. В славной Италии любят шумные праздники, в Богемии — кукольный театр, в Индии чтят брахманов, а по берегам великой реки Парагвай обожают музыку.
Мы, Общество Иисуса Сладчайшего, — разведчики, легкая кавалерия. Нас понимают везде — и в этом наша сила.
Господа маркизы разумеют только язык дуэли, наречие шпаги, приставленной к горлу.
Ну что ж, побеседуем!
* * *
Синьора Франческа подошла к столу, нерешительно подняла кубок и, так и не отпив, резко поставила на место. По некрашеным доскам разлилась темно-красная лужица.
— Единственно, в чем вы правы, синьор де Гуаира, так это по поводу этого пойла. Честно говоря, не ожидала!
Я хотел переспросить, чего именно, но меня опередил шевалье:
— Помилуйте, прекрасная синьора! Мой друг де Гуаира повел себя как истинный дворянин!
— Я не синьора! — Девушка сорвала с руки тонкую шелковую перчатку, скомкала, сжала в кулаке. — Я — актриса, синьор дю Бартас! Для этих ублюдков с голубой кровью — просто девка, о которую можно вытереть ноги. Да все вы, попы и дворяне, одинаковы!
— Помилуйте, синьора Франческа! — в отчаянии воззвал дю Бартас, от волнения даже не обратив внимания на «попов». — Эти негодяи — итальяшки… Смею вас заверить, что дворяне прекрасной Франции…
— Я итальянка, синьор! Пойду, не надо меня провожать.
Я догнал ее уже в коридоре, но объясниться не удалось. В ее темных глазах был гнев и почему-то обида.
— Мне не нужна помощь, — отрезала она, не дослушав меня до конца. — Я думала, что помощь нужна вам, Адам… простите, синьор де Гуаира. Мне почему-то думалось, что… Но это неважно. Вы оказались таким, как и все прочие, да к тому же еще попом! Провожать меня не надо, на улице меня ждут Капитан и Доктор, у них два мушкетона и пистоли. Я теперь стала осторожна.
Я кивнул, одобряя подобные меры, однако же любопытство взяло верх.
— Не смею вас задерживать, Франческа, но… В чем я провинился? В том, что я священник и дворянин? В том, что я вызвал этого мерзавца на дуэль?
Она не стала отвечать. Дверь вновь хлопнула, на этот раз входная.
Бедняга Илочечонк и вправду оказался кругом виноват. Вот и пойми этих людей!
* * *
Прежде чем вернуться в комнату славного шевалье, я заглянул к себе, чтобы захватить кое-что из самого необходимого. Это «кое-что» я не собирался тащить с собой через океан. Я ехал налегке, оставив в Тринидаде даже гитару, о чем неоднократно жалел в пути. Но «кое-что» все-таки взял. Уговорили.
Шевалье я застал за столом, с кубком в руке. При моем появлении он вздохнул и слегка скривился:
— Вы были правы, мой дорогой друг! Винишко — дрянь. Признаться, совершенно не разбираюсь в здешнем пойле. Ах, дорогой де Гуаира, если бы мы могли оказаться в моей Пикардии!.. Но у вас озабоченный вид! Не поссорились ли вы с вашей прекрасной подругой?
Я только развел руками.
— О, да! Эти женщины! — Дю Бартас вновь вздохнул и закатил глаза. — Иногда встречаются такие тигрицы! Правда, ни одна из них даже во гневе не называла меня столь страшным словом…
Словом? Ах да, «гидравликус»!
