Ознакомительная версия.
Римскому гражданину положено носить тогу только по торжественным дням. Тога представляет собой сегмент материи, надеваемый прямоугольной частью на левое плечо, а концы сегмента обматываются вокруг тела и скрепляются пряжкой на правом плече, придерживаемый одной рукой. У левши, естественно, все наоборот.
Тога простого римлянина светло-серого цвета, а у сенаторов белого цвета с красной полосой по краю сегмента. Такую же тогу носили и сенаторские законные дети мужского пола. Как бы говорили, что дети сенатора будут сенаторам, а не ремесленниками. Совсем как у нас: сын генерала старшиной не будет.
Я заказал себе тогу чуть темнее оттенка, чем белая, но и чуть светлее, чем светло-серая и приказал по краю сегмента пустить три синие полосы, как на морском воротнике-гюйсе. А, кстати, знаете, почему у наших моряков на воротнике-гюйсе именно три полосы, а не четыре, пять и больше? Моряки сами не знают, почему, нигде в документах это не прописано и все говорят по-разному.
Одни говорят, что количество полосок соответствовало количеству эскадр у царя Петра первого. Другие говорят, что полоски вводились постепенно в честь выдающихся морских побед при Гангуте, Чесме и Синопе. А вообще, воротник был предназначен для того, чтобы насаленная коса парика не пачкала робу. Вот и разберись, кто из них прав?
Тем не менее, когда я шел в новой тоге в императорский дворец, то встречавшиеся мне люди смотрели на меня с чувством удивления и уважения. Кто его знает, кто я такой, может быть, я третий по важности в империи человек или еще что-то.
Такой же взгляд был и у церемониймейстера, который не знал, что и сказать. Мне нельзя носить красную и пурпурную полосы на тоге. Я и не ношу. Но нигде не сказано, какие полосы нельзя носить. И император Нерон тоже несколько недоуменно взглянул на мою тогу и ничего не сказал. Хотя, дразнить императора, это все равно, что дразнить гусей. Гуси могут пощипать, а император может ощипать, хотя он начал от государственных дел и все время отдавал музицированию и актерству.
– Мне рассказали, как ты из беспородных галлов превратился в римлянина, – сказал император. – Этот пример доказывает превосходство нашего государства – государства равных возможностей – перед всеми другими государствами. У нас, кто был ничем, тот может стать всем. Возьмите, например, меня. Только благодаря моим талантам и способностям я стал императором, и в качестве своей главной задачи буду распространять по всему миру римский образ жизни, как основное завоевание человечества. И горе тому, кто будет отвергать римский образ жизни. Мы их заставим жить по римским ценностям. Они были грязными варварами, а станут чистыми римлянами, если заслужат.
Я не буду перепевать те сплетни, которые ходили про императора и его мамашу Агриппину, которая шагу не давала сыну шагнуть. Вот из-за таких мамок и вырастают тираны. И не только из-за них, но и из-за таких льстецов, как я и миллионов других.
– Как ты думаешь, – спросил он, – что самое главное для императора?
Все императоры, особенно те, что спали и видели себя императорами еще в ясельном возрасте, всегда любят поиграть в демократов и спросить массы, как им управлять империей. Я бы, конечно, мог ему надавать советов про тандемы, которые как наперсточники предлагают гражданам отгадать, кто из них будет императором или насоздавать сотню партий, чтобы распылить силы, или наоборот, создать одну партию и создать такие условия, что без членства в этой партии никакой человек ничего не добьется. Да мало ли что. Я решил пойти по пути самому безопасному, но сколько раз говорили мудрецы, что путь в ад всегда выстлан розовыми лепестками.
– Красота спасет весь мир, ваше императорство, – сказал я, вспомнив пророчества моих почти что современников.
Нерон несколько удивленно посмотрел на меня и воскликнул:
– Ты как будто заглянул в глубину моей души. Именно это я и носил там, обдумывая, как это преподнести миру. Сегодня же озвучу эту мою истину – красота спасет мир! А сейчас давай подыграй мне, и я спою тебе песню о прекрасном императоре Рима.
И тут секущий за ходом встречи церемониймейстер преподнес отобранную у меня на входе подарочную кифару в позолоченном исполнении. Она могла быть и золотой, но тогда она бы не играла.
Тронув каждую из трех струн, Нерон запел голосом голодного павлина о том, какой он хороший император и как он любит народ Рима, придумывая ему неисчислимые зрелища.
Я тихонько подбрякивал ему на своем дутаре, думая о том, как хорошо, что наши императоры не имеют музыкальных талантов или способностей, а то все чиновники ходили бы с гитарами или с прическами под Элвиса Пресли.
А если бы еще кто-то предполагал, что Нерон из благих побуждений и под лозунгом «Красота спасет мир!», подожжет Рим, то я вряд ли бы живым выбрался из дворца.
Моя вилла была уже готова. Я переселился в нее, проводя большую часть времени вне города. Как говорят, подальше от начальства и поближе к кухне.
Если рассказывать, что такое вилла, то здесь можно использовать и картинки голливудских фильмов, описывающих римскую жизнь по жизни патрициев.
Вилла – это тот же большой атриум с садом, огородом, конюшнями, свинарниками и овчарнями, а также с жилыми и производственными помещениями хозяев и рабов. Можно сказать, что это усадьба и можно сказать, что это крепость.
Как хорошо уединиться, полежать у журчащего бассейна с сигареткой, вернее с цигаркой в руке, покурить и понежиться на благоприятном климате древнего Рима.
Дела у меня шли хорошо. Я избегал столичных тусовок, потому что римский свет был таким же, как и в любом другом месте. Нет никакой разницы между блестящей столицей и захолустным городком. Все одно и то же. Кто-то кому-то не нравится. Кто-то дружит против кого-то. Кого-то охаиваем. Кого-то обцеловываем. Чем-то хвалимся. О чем-то плачемся. На кого-то жалуемся. Проталкиваем своих протеже и задвигаем чужих. Вот и вся сущность света, то есть городской тусовки.
Как и обещал, я проверил ход изучения латинского языка находящимся в рабстве депутатом. За неделю были поразительные успехи. Депутат говорил примерно так же, как говорит таджикский рабочий, ищущий себе работу и не изучавший раньше русский язык. Когда необходимость диктует, то способности просыпаются.
– Где и когда тебя взяли в рабство? – спросил я на латинском языке.
– Полгода назад я был в Триполи по вопросу Каддафи, – ответил депутат на новом для него языке, – и провалился в стену гостиницы.
– Понятно, – ответил я, – будешь работать на вилле и смотреть за местом, которое я тебе укажу. Держи язык за зубами и будь немым, иначе останешься навечно рабом.
Депутат обреченно кивнул головой.
Я ежедневно совершал прогулки к стене, возле которой оказался ровно год назад в цивильном костюме и со стеком в руках. Я проходил вдоль стены и проводил по ней прутиком, отчего на стене осталась полоса.
В один из дней прямо передо мной шли две молодые женщины, одна из которых упала в обморок. Я мог бы пройти мимо и сделать вид, что ничего не видел и ничего не слышал, и никто бы меня не осудил за это. Мало ли бродяжек ходит вокруг. Почтенные матроны гуляют в сопровождении своих мужей или хотя бы рабов или рабынь. А незамужние женщины вообще не высовывают носа за пределы атриумов и вилл без сопровождения.
Я подхватил на руки упавшую женщину и потащил ее к своей вилле, как к самому ближнему к нам помещению, где есть холодная и чистая вода из трансримского водопровода, текущего самотеком из горного озера.
На небольшом пригорке я сделал желоб и пустил по нему воду водопровода в небольшой бассейн, откуда она снова бежала в город по свинцовым трубам водопровода.
Качество и количество воды не изменилось, разве что происходила ее небольшая аэрация падающей струей. Но и струя была пущена мною в дело за счет установки водяного колеса. Оно крутило, во-первых – мельничные жернова, во-вторых – вал токарного станка по дереву и, в-третьих – пять гончарных столов.
Одновременно мои умельцы по моим чертежам соорудили ножные точильные станки, с которыми наемные точильщики ходили по всему Риму, выкрикивая:
– А вот, кому точить ножи, ножницы?
Ножницы я уже разработал, и кузнецы сделали несколько образцов, но модели нужно было доводить до ума, потому что они были грубы и быстро тупились.
Вы улыбаетесь, а первые ножницы современного вида появились в Риме около сотого года нашей эры, то есть от Рождества Христова и лет через пятьдесят после того, как я оказался здесь. До этого все пользовались древнеегипетским приспособлением для стрижки овец. Такие ножницы можно и сейчас встретить где-нибудь в сельском магазине для людей, держащих на своем подворье овец.
Потихоньку я стал превращаться в царя Мидаса, у которого превращается в золото все то, к чему он прикасается. Жернова круглосуточно превращали зерно в крупу и в муку, в течение светового дня работали гончары и токарь по дереву, который очень быстро обучился держать в руках резец.
Ознакомительная версия.
