– С мастерскими, да всякими дельными штуками я согласен. Но ведь открывают-то рестораны всякие, парикмахерские, да прочую ерунду, – усмехнулся Иван Афиногенович. – Мы что, без ресторанов не проживем?
– Так начинать-то с чего-то надо, верно? – хмыкнул я. – А кафе всякие, да рестораны с парикмахерскими гораздо проще открыть, чем какую-нибудь булочную, или сапожную мастерскую. Но в том же Череповце десять ресторанов не откроют, столько не нужно. А кому денежку хочется заработать, станет думать – а не завести ли что-то полезное, вроде маслозаводика, или артели какой, где столы с табуретками будут сколачивать. Все потихоньку на свои места станет, все наладится. Вы же, товарищ Николаев царскую армию прошли. Сами знаете, что новобранца поначалу учат, а уже потом ему оружие дают. Не все сразу. А по налогам, которые и бедняки, и кулаки одинаковые платят, я согласен. Вот, тут-то и нужно что-то решать. Вот, видите, не зря я приехал.
– Не зря, – согласился начальник Череповецкого трасчека. Потом грустно усмехнулся. – А что, товарищ Ленин не знал, что бедняк и середняк один и тот же налог, как кулак, не потянет? Я же читал декрет-то. Там ведь написано, что для маломощных хозяйств налог должен быть пониженным. Хозяйства беднейших крестьян могут быть освобождаемы от некоторых, а в исключительных случаях и от всех видов натурального налога. Так почему Ленин сразу все не разъяснил? А у нас же все делается через задний проход. В январе, как декрет пришел, объявили – мол, налог можно сеном отдать. Народ сразу кинулся сено в волости свозить. А сколько сена свозить, никто не сказал. Потом говорят – не надо было сено возить, зерном отдадите. А в паре мест это сено сожгли, по большой дури, да по пьяни. Милиция ездила, еще хорошо, что сразу разобрались, и чека этим заниматься не стало, а могли бы под контрреволюцию подвести, тогда бы беда. Был бы мятеж похлеще, чем на Шексне, в восемнадцатом. И что, товарищ Ленин про то не знает?
– Про сено он точно не знает, – вздохнул я. – Но дело-то в том, что налоги на местах назначают, а не в Москве. Ну, как Москва за всей урожайностью по России уследит? А тут декрет прочитали, но не поняли, поспешили.
– То есть, товарища Ленина в заблуждение вводят, – мрачно констатировал Николаев. – Это что же, и в Кремле враги?
– Ну, допустим, в заблуждение Владимира Ильича никто не вводит, – еще раз вздохнул я. – Но Иван Афиногенович, сам посуди, не сумеет товарищ Ленин во все вопросы вникать и обо всем знать. Он один, а страна большая. Вот, как налоги-то брать? Помнишь ведь, что налог должен быть меньше чем продразверстка и взиматься будет от произведенных продуктов, от урожайности, да от числа едоков. А какова урожайность, кто его знает? В одной губернии так, в другой этак. А еще – кого маломощным считать, а кого бедным? У нас, если две лошади – середняк, а на юге, там богатство в волах считается. Да при всем желании не сможет Владимир Ильич каждую семью посчитать, сил у него не хватит. Второй месяц как нэп ввели, надо бы определить – как налоги правильно брать? Кое-кто уже поспешил, без расчетов, и без учетов, сразу по башке стукнул. А нужно правила создавать. Такие, чтобы всем сразу было понятно – сколько сдавать, и чего. Установим – кого бедняком считать, кого середняком. И чтобы эти налоги и государство укрепляло, и чтобы крестьянина не душило.
– Так-то оно так, – хмыкнул Николаев. – Но куда лучше бы было, если бы крестьянин никаких налогов не платил. Видел я перечень налогов – восемнадцать пунктов, язви их в качель. Отдельно яйца, отдельно рожь, отдельно сено с овсом.
Эх, опять учебники истории соврали – мол, крестьянин с радостью принял нэп. Нет, не так. Нэп-то крестьянин принял, только не понял, а что с ним делать?
Глава девятая. «Трезвомол» всех стран, соединяйся!
Я любовался штуковиной, напоминающей древнегреческую колесницу. Так себе и представил, как она несется по бранному полю, а герой, стоявший рядом с возницей, посылает во врагов смертоносные дротики. Увы, для колесницы это сооружение было низковато – метнешь копье, попадешь в задницу лошади, да и широковато, потому что предназначалось для совершенно иных целей.
– Как вам наша сеялка? – с гордостью продемонстрировал изделие директор завода «Красная звезда» товарищ Красильников. – Заметьте, мы ее сами сделали, по чертежам. И все про все за полтора месяца! Вот тут короб для семян – можно отрегулировать, что сеять станешь. Вон, от колеса идет зубчатая передача, трубопроводы, чтобы зерно по пашне равномерно засаживать. Здесь только рама металлическая, да трубы. Ну, диски еще, чтобы почву взрыхлить. А короб, колеса – все деревянное, чтобы крестьянин сам сумел починить, да и сеялка гораздо легче получилась. Английская, точно такая же – двадцать пудов, а наша десять. Лошади по пашне такую легче тащить.
Как и положено, столичному гостю показывали достижения губернии, а самые главное, разумеется, находились на единственном промышленном предприятии губернского центра – бывшем судоремонтном заводе братьев Милютиных, ныне именовавшийся «Красная звезда». В гражданскую войну завод перебивался скромными заказами РККА и Волжской флотилии, но рабочие не разбежались по деревням, и не клепали зажигалки, как на большинстве предприятий. Теперь вот, сумел перепрофилироваться и начал выпускать сельскохозяйственные машины и инвентарь. А я, грешным делом, слегка погордился, что когда-то помог заводу остаться в целости и сохранности, потому что в моей истории он сгорел и был восстановлен только в начале тридцатых.
Конная сеялка мне понравилась, но для приличия я спросил:
– И сколько она будет стоить?
– Не знаю, – почесал Красильников лысеющий лоб. – Эта у нас пока единственная, опытный экземпляр, так сказать. Ее еще надо до ума доводить. Может, к осени сумеем дело наладить, если железо добудем. Мы пока старые баржи пилим, но еле-еле хватает. Колесные плуги делаем, бороны. Эти расходятся хорошо. Их даже при «военном коммунизме» брали.
– Конная сеялка – дело хорошее. Другой вопрос – а сможет ли ее купить простой крестьянин, и не бедняк даже, а середняк? – подумал я вслух и сам же ответил. – Хотя, если в складчину, то почему бы и нет?
– Это точно, в складчину сумеет, – загалдели люди, стоявшие неподалеку.
Меня, как уполномоченного из Москвы, сопровождала «свита», человек десять. Не знаю, зачем они здесь, но все таскались следом за мной, с момента появления в губисполкоме. Единственный, кого я тут знал, так это председателя губисполкома Тимохина, опирающегося на палку. Да, мне же говорили, что «красный губернатор» уходил добровольцем против Юденича, был тяжело ранен. Выздоровел, стало быть, и опять его выбрали предгубисполкома. Это хорошо.
В числе товарищей «сановного» вида выделялся небритый дядька, в старой спецовке. Судя по всему – здешний рабочий или мастер.
– А вот скажите, товарищ, а почему бы нам болотную руду не брать? – хитренько сощурился рабочий. – У нас тут болот полно, они сверху красноватой пленкой покрыты. Если есть пленка, значит железо лежит.
– Степан Степанович, я же тебя уже сто раз говорил, – вмешался директор, но работяга его перебил. – Нет, пусть московский товарищ скажет. Мужики в деревнях до сих пор руду на болоте берут, а потом в домницах плавят, топоры да лопаты куют. Уж всяко, завод-то наш такую руду осилит.
Ишь, проверяет столичного гостя.
– Так ведь пытались уже здешнюю руду использовать, – пожал я плечами. – Еще при Петре Великом два завода построили – пушки хотели лить, ядра, только ничего путного не вышло. Болотную руду добывать долго, а качество у нее низкое. Если для дома да для семьи, да делать по осени нечего, то можно, а если что-то толковое ковать, в большом количестве, так уж лучше с Урала везти. Вон, все череповецкие кузнецы давным-давно на привозном железе работают. Плохо, что старый рабочий простых вещей не знает, – не преминул я съехидничать. – Съездите-ка, товарищ, в Кадуй, там неподалеку заводы ставили, до сих пор старые пушечные стволы да ядра валяются. Их даже переплавлять не стали, нет смысла.
