оживился; казалось, его до сих пор захватывают представшие ему невероятные картины. Дядя же его был далеко не в восторге.
— Да, пустил пыль в глаза князь Потёмкин с этою поездкой! — недовольно заметил Салтыков-старший. — Осьмнадцать миллионов грохнули на покатушки сии.
— В Севастополе — продолжил Петя, — мы видели наш новый, только выстроенный флот. Бухта его очень живописна и примечательна: высокие горы полукружием огибают широкий и глубокий залив, очень удобный для стоянки судов. Эту знаменитую пристань полуострова Херсонеса Таврического, Государыня Императрица и назвала Севастополем. Видел бы ты это, Саш… Ваше высочество! Вообще, Крым — живописнейшее место, с роскошными долинами и горами; они так прелестны, что все прилежащие селения походят на сады. А климат там много приятнее: в феврале уже, бывает, там пашут землю, в марте — сеют, и урожаи замечательные!
— Да ты про фейерверки лучше расскажи — влез в разговор настырный Курносов. — Фейерверки-то были?
— Оооо! Такого количества фейерверков, доложу я вам, Ваше высочество, я не видел и в Петербурге, и верно, уже не увижу за всю свою жизнь. В каждом городе были празднества, представления, куртаги. Впрочем, вы, верно, ещё насмотритесь на это в Москве!
Костя меж тем достал шпагу из ножен и начал втыкать её прямо в паркет. У меня зубы заныли при мысли, сколько будет стоить ремонт. Хорошо хоть платить не мне!
— Простите, что прерываю ваш разговор, ваши высочества — наконец, не выдержал Де Ла-Гарп, до сих пор терпеливо ждавший окончания беседы с Петей Салтыковым, — но нам надобно начинать урок. Вы позволите, господин офицер? — со значением спросил он Петю, и тот, правильно поняв тон вопроса, забрал шпагу и раскланявшись, удалился на верхний этаж, в апартаменты Николая Ивановича.
— А я хочу поиграть с Петей! Я так давно не видел Петю! Я люблю Петю, а тебя — нет! — злобно выкрикнул Курносов в лицо Де Ла-Гарпу.
Швейцарец отнёсся к этому афронту совершенно стоически.
— Ваше Высочество, всем нам следует исполнять свой долг. Вам — учиться, а мне — учить. Извольте присесть и мы начнём урок!
— Нет!
Константин вдруг страшно разозлился. Щёки его налились румянцем, глаза стали маленькими, противными и злыми. Он упёрся, и более часа не желал приступать к занятиям.
— Давай уже учиться, Кость, — просил я его. — Надоело уже ждать!
— Ну тебя, ябеда! — огрызнулся на меня тот и демонстративно отвернулся. Ла-Гарп положил руку ему на плечо, и тут произошёл взрыв — Курносов набросился на него с кулаками! Он ругался, царапался, выл, а под конец — вцепился в руку швейцарца зубами! Бедный учитель побледнел, на лице его отразилось такое страдание, что я сам почувствовали, как ему больно; но ударить маленького засранца он так и не посмел.
В итоге занятий сегодня так и не было — прибежали Протасов и Сакен; вдвоём они наперебой корили Костю, который, в конце концов, отпустил руку Ла Гарпа, разревелся, и наотрез отказавшись с кем-либо общаться, убежал к себе в спальню. Багровый Остен-Сакен отправился за ним, Протасов пошёл за льдом — приложить к укусу, Ла-Гарп морщился, растирая ладонь.
— Больно? — участливо спросил я его.
— Пустяки, Ваше Высочество, — морщась, ответил он, потирая ладонь с багровыми полукруглым отпечатком зубов цесаревича Российской Империи. — В сравнении с тем, что приходится претерпевать дворянину на поле брани, это, право, пустяки! Но меня беспокоит, что из-за поездки в Москву в вашем обучении снова наступит перерыв!
За всю эту некрасивую ситуацию мне было крайне неловко — по-моему, это называется «испанский стыд».
— Давайте вы дадите нам задание, — ни найдя ничего лучшего, предложил я, — почитаем всё сами, всё равно же в карете делать будет нечего!
— На ваш счёт я не сомневаюсь, Ваше Высочество, а вот принц Константин…
— Он еще совсем мал, (и очень плохо воспитан, добавил я про себя), от него трудно требовать разумного поведения… Но, честно говоря, мне кажется, что господин Сакен не справляется со своими обязанностями.
— Вы совершенно правы, Ваше Высочество, — уныло подтвердил Де Ла-Гарп. — Знаете, во времена рыцарства при английском дворе существовала особая должность. Занимал её всегда дворянин, и обязанность его состояла в том, чтобы пороть наследника престола в случаях, когда он того заслуживал.
— Гм. А что, простой воспитатель или другой придворный не мог выпороть сына короля? Это, вроде был, несложно — удивился я такому бюрократическому подходу у всегда прагматичных англосаксов.
— Видите ли, Ваше Высочество, в чем тут штука: порка — это опасное дело, когда речь идёт о будущем короле. Придворный, взявшийся за такое, всегда будет опасаться, что его Высочество, став Его Величеством, захочет отомстить за боль и унижение, причинённые ему в юности, и потому всегда испытывает соблазн увильнуть от своих обязанностей или исполнить их недолжным образом. Из-за этого на сию неблагодарную роль назначали обыкновенно дворянина небогатого, но честного и прямого, с доброю репутацией и безо всяких связей и привязанностей при дворе. Причём, в отправлении его должности было одно правило: как только будущий король становился совершеннолетним, дворянин этот немедленно удалялся в изгнание, получив щедрое вознаграждение за службу и компенсацию всех хлопот, вызванных этою ссылкой.
Поразмыслив, я решил, что идея эта почти гениальна. И вспомнил ее Ла Гарп совершенно вовремя.
— Да, мосье Фредерик, вы полностью правы. Страшно не хватает Костику доброй порки. Страшно! Чувствую, погубит его бабушкино воспитание… Пороть его надо.
* * *
Итак, согласно воле императрицы, выраженной в привезенном Петей Салтыковым письме, мы с Костей должны были быть привезены к ней навстречу в село Коломенское под Москвой. Екатерина вскоре сама она должна прибыть туда после долгой поездки в Тавриду.
Мы переезжали вместе с воспитателями, камергерами, в сопровождении и под надзором Андрея Афанасьевича. Сборы заняли у нас несколько дней. Николай Иванович заранее послал в Екатерининский дворец в Коломенском фельдъегеря с уведомлением подготовить наши комнаты, и, лишь после этого мы тронулись в путь.
Перед отъездом я решил тактично напомнить Самборскому
