Ознакомительная версия.
Перекурив, он поднялся на ноги, тщательно собрал с прямоугольного холмика разный мелкий мусор: берёзовые веточки, рыжую сосновую хвою, одинокий конфетный фантик. Руками выкопал в свежей земле (вперемешку с жёлтым песком) несколько неглубоких ямок-лунок, вытащил из полиэтиленового пакета торфяные горшочки с рассадой неизвестных ему растений, купленных у бабушек, торговавших всякой всячиной у ворот кладбища, вставил горшочки в лунки, тщательно прикопал. Достал из того же пакета пластиковую бутылку с водой, полил свои посадки. Остатками воды сполоснул руки, обтёр их носовым платком…
Сев обратно на скамью, Егор вытащил из внутреннего кармана куртки водочный «малёк», сорвал крышку-кепку, в семь-восемь глотков опорожнил стеклянную ёмкость до дна, обтёр рот ладонью, поморщился, положил пустую бутылку обратно в пакет, снова посмотрел на свежий холмик с безымянным крестом, проговорил — медленно, чуть дрожащим голосом:
— Пусть, мама, земля тебе будет пухом! Спи спокойно! — сглотнул предательскую слюну, закурил новую сигарету, после минутной паузы продолжил: — Знаешь, мама, я тут тебе памятник заказал. Красивый такой! Сама потом увидишь… Только его установкой Никита Иванов займётся. Помнишь Ника? Мы с ним в одной школе учились — до десятого класса, а потом он переехал в Купчино… Вот он всё и сделает. Я и доверенность на Никиту оставил — чтобы он комнатёнку продал нашу. Зачем мне она — без тебя и Наташки? Невеста-то моя, знаешь уже? Тоже не дождалась, вышла замуж. Что ж, бывает… А Ник — он славный, не обманет, потом отдаст деньги. А я улетаю на Кубу, самолёт уже сегодня вечером. Там у меня друзья хорошие в Гаване — Хосе и Диего. Служили мы с ними вместе — в одной южной стране… Впрочем, рассказывать про это нельзя — военная тайна. Что я там буду делать? Толком не знаю ещё. Отдохну немного. Белоснежные заброшенные пляжи, юные мулатки, тоненькие и беззащитные — с жёлтыми розами, вплетёнными в угольно-чёрные волосы… Да, ладно, это я просто шучу. У Диего есть возможность выправить визу в Сальвадор. Или в Никарагуа? Не помню точно, да и неважно это совсем… Повоюем немного — за местных повстанцев. Там, говорят, платят неплохо… Так что сейчас меня в России и не держит ничто, да и никто. Я, мама, не навсегда уезжаю, вернусь ещё, конечно. Обязательно вернусь! Хоть бы для того, чтобы с тобой поговорить, цветы новые посадить на могилке… А когда вернусь, уже дом, наверное, достроят, в котором мне генералы обещали дать квартиру. Я её тоже продам. А потом все деньги сложу вместе и уеду на юг, к морю… Ты же, мама, всегда мёрзла в Питере и мечтала о домике на берегу тёплого моря, чтобы сад был фруктовый — обязательно с черешней и грецким орехом, чтобы цветов было много…
В международном аэропорту Пулково-2 было многолюдно, шумно и нестерпимо душно. Суетливые зарубежные и отечественные туристы и туристки, обременённые многочисленными чемоданами на колёсиках и толстыми неподъёмными сумками, выстроились в длинные бесконечные очереди к регистрационным стойкам.
Суета, запах пота — вперемешку с ароматами изысканных духов и дорогой туалетной воды, иностранная речь и незримая нервная аура, царящая над всем этим бедламом…
Егор, легкомысленно закинув свой тощий рюкзачок за спину, вежливо отодвигая издёрганных и нервных иностранцев в стороны, прошествовал в самый дальний угол зала, непроизвольно отмечая, что многие иностранные и местные тётеньки поглядывают на его ладную плечистую фигуру с нескрываемым интересом.
У стойки номер двадцать два никакого ажиотажа не наблюдалось.
«Оно и понятно, — промелькнула в голове ленивая мысль. — Желающих посетить солнечную Гавану нынче немного. Турция и Египет — намного ближе. Да и дешевле гораздо…»
Егор предъявил милой молоденькой сотруднице аэропорта билет и паспорт, подошёл к стойке пограничной службы.
«Вот и всё, — подумалось с лёгкой грустинкой. — Ещё несколько минут, и прощай, милая Родина! Когда-то ещё вернусь обратно… Через год, через два?»
На плечо легла тяжёлая свинцовая рука.
— Леонов Егор Петрович? — осведомился тусклый металлический голос.
— Он самый.
— Пройдёмте!
Перед глазами маячили чьи-то широкие плечи в зелёной форме — с майорскими погонами, по бокам насторожённо сопели ещё двое здоровяков-пограничников, угадывалось и чьё-то присутствие сзади. Вошли в боковую широкую дверь, поворот, коридор, поворот, ещё одна дверь, новый коридор…
«Лихо это они тебя, братишка, взяли в оборот! — заботливо поделился своими опасениями внутренний голос. — Неспроста это, ох, неспроста!»
Шеи коснулась тонкая острая игла, десятые доли секунды — и весь мир пропал куда-то, в неизвестном направлении…
На уровне подсознания он ощущал, как его аккуратно и бережно кладут на носилки, куда-то несут, потом сыто загудел двигатель автомобиля, приятно закачало на мощных рессорах…
Сознание медленно вернулось. Егор уже слышал тиканье настенных часов (старинных, скорее всего — с кукушкой), ощущал незнакомый запах: пахло то ли больницей, то ли театральной гримёрной. Странное такое сочетание…
— Ну, открывай глазоньки, бродяга! — раздался чей-то противный голос, щёки ощутили лёгкое похлопывание.
Егор открыл глаза — перед ним стоял неприятный скользкий тип: среднего возраста, с обширными залысинами и колючими серыми глазами, одетый в элегантный чёрный костюм. Этакий типичный халдей — в галстуке цветастом.
— Что, оклемался? — спросил неприятный тип и, не дожидаясь ответа, подошёл к круглому столику на длинной ножке, поднёс к уху чёрную телефонную трубку: — Шеф? Он пришёл в себя. Хорошо, ждём! — положив трубку обратно на рычажки аппарата, снова обратился к Егору: — Через пять минут с вами будут говорить, советую вести себя прилично, без глупостей всяких…
Егор огляделся по сторонам. Он сидел в низком и массивном, наверняка очень тяжёлом кресле, руки специальными браслетами были прикреплены к деревянным подлокотникам, ноги, по ощущениям, также были несвободны, во рту было нестерпимо сухо — с оттенком рвотной кислятины. Тип с залысинами замер возле самой обычной двери, приняв позу покорного ожидания — скрестив руки на груди, насторожённо и неприязненно поглядывая на Егора.
Через некоторое время входная дверь приоткрылась, пропуская внутрь помещения ещё одного мужчину — высокого, уже достаточно пожилого, как принято говорить — позднего предпенсионного возраста. Орлиный нос, тёмное морщинистое лицо, обрамлённое длинными, до плеч, седыми волосами, бархатная профессорская куртка на широких плечах. А вот взгляд голубых глаз незнакомца был необычным — одновременно волевым и печальным.
Ознакомительная версия.
