Ознакомительная версия.
Встречающие волновались — не упущено ли чего в церемониале встречи. А гимназисты шептались — всем было любопытно посмотреть на царский поезд, устроенный совсем не так, как обычные: первый вагон занимала электростанция. И не в каждом-то киевском доме горело электричество, а тут — поезд с двумя сотнями новомодных светильников. Кое-кто из гимназистов рассуждал, почему в голове поезда вторым поставлен багажный вагон: ясно ж и младенцу, на случай, коли революционеры подложат бомбу под рельсы; чемоданы взлетят к небесам, а царская семья уцелеет. О том, что пострадает прислуга, для которой предназначен третий вагон, гимназисты как-то не подумали. Опять же — телефон. Собственная телефонная связь в поезде — да до этого ни один французский режиссер не додумался бы! (Гимназисты бегали в «Электробиограф» на Крещатике смотреть «Экскурсию на Луну» и полагали, что знают о технике завтрашнего дня решительно всё.)
Девочки же гадали, во что будут одеты великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна. Детей царского семейства обычно одевали одинаково, без особой роскоши, и гимназистки, у которых были фотографические карточки (государь с государыней сидят, пятеро детей живописно расставлены вокруг), предполагали, что Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна будут по случаю хорошей погоды в простых соломенных шляпках, белых блузках под горлышко и длинных светлых юбках.
Ровно в два часа дня к перрону Киевского вокзала медленно подошел царский поезд, имевший благородно-элегантный вид: темно-синие вагоны на черных тележках, с тонкой золотой отводкой по контурным линиям и по узким штапикам, закрывающим стыки металлических листов. Гимназисты гадали, в котором из двенадцати вагонов едут их величества, и даже составляли стремительные пари. Угадали те, кто поставил на седьмой и восьмой вагоны.
Первыми вышли министр императорского двора, он же — командующий главной императорской квартирой, барон Фредерикс, начальник охраны, гофмаршал, лейб-медик, потом из шестого, «дамского» вагона — фрейлины и камеристки ее величества.
Гимназисты и гимназистки вытягивали шеи, чтобы поскорее разглядеть их величества. Наконец государь под руку с супругой появились на перроне, грянуло «ура!», киевский городской голова Ипполит Николаевич Дьяков, взмокнув от волнения, приступил к приветственной речи. Подростки чувствовали себя немного обманутыми — государь оказался ниже ростом, чем им хотелось бы, а уставшая после долгого пути государыня имела очень недовольный вид. Только юные великие княжны соответствовали ожиданиям — они оказались прехорошенькими, даже лучше, чем на карточках, и весело оглядывались, перешептывались с фрейлинами, почти как гимназистки.
Дьяков долго и заковыристо говорил о полувековом юбилее отмены крепостного права, рассыпался в комплиментах покойному Александру II Освободителю, памятник которому, укрытый парусиновым чехлом, ждал на Царской площади. Свита — почтенные осанистые господа, главным образом пожилые, одетые почти одинаково, кто в белом кителе, кто в темном пиджаке — терпеливо ждала завершения речи. Гимназистам и на ум не брело разглядывать эти суровые или же брюзгливые физиономии. А меж тем на одну стоило бы обратить внимание.
То был не старый еще господин в кителе и фуражке, стоявший наособицу, словно бы свитские желали показать ему свое недовольство. Глубоко посаженные темные глаза под нахмуренными бровями, большие подкрученные усы, бородка с проседью — все самое обыкновенное, и мешки под глазами вполне соответствовали возрасту, а разглядеть регалии на кителе гимназисты не могли. Мало ли какого чиновного дедушку привез с собой государь?
А то был российский премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин.
Столыпин чувствовал себя неважно. Киевское солнце, в конце августа все еще жаркое, раздражало его; портфель из черной кожи с бумагами обременял руку; ночью случился приступ допекавшей в последнее время стенокардии. Премьер-министр не выспался и смертельно устал. Он уже почти жалел, что отправился в это путешествие, можно было и в столице найти возможность для приватной беседы с государем, невзирая на обстановку. Александра Федоровна не могла простить Столыпину стремления изгнать из Санкт-Петербурга ее любимца «святого старца» Распутина, но вдовствующая императрица Мария Федоровна, дама с характером еще более сильным, чем у нынешней, имевшая огромное влияние на сына, как раз была на стороне премьер-министра и благословила эту поездку. И вот он, вместо того чтобы отдыхать и лечиться в своем любимом Колноберже, под Ковно, потихоньку благоустраивая имение и доводя до идеального состояния, а также по несколько часов в день трудясь над своими проектами, едет в столицу, оттуда — в Киев. Да еще недомогание, совершенно несносное для человека, который смолоду был бодр и любил физические упражнения…
— Трата времени, бездарная трата времени, — негромко сказал Столыпин.
Времени и так недоставало. Щеголеватый юный офицер, услышав, покосился и тут же отвернулся. Брал пример со старших по званию, негодник. А старшие, ловкие интриганы, уже поняли, что государь рад бы избавиться от строптивого премьер-министра. Весной при голосовании в Государственном Совете его важнейший законопроект о земствах в западных губерниях был провален. А кто бы рискнул голосовать против, если бы не чувствовал безмолвной поддержки государя? Однако когда Столыпин подал в отставку, Николай Александрович его не отпустил. Самодержец пока еще волен менять министров по своему усмотрению, и Мария Федоровна решительно вступилась за Столыпина, поддержанная великими князьями.
Разум велел премьеру соблюдать спокойствие, но сердце сообщало: близок новый приступ, новое болезненное удушье. Главное — ни одного резкого движения, глядишь, и обойдется. Столыпин застыл, окаменел, а Дьяков меж тем завершил свои риторические упражнения, выслушал лаконичный ответ государя и повел их величества к автомобилям.
Поняв, что барину плоховато, на помощь поспешил слуга Казимир Станюлис, самый верный из всех, кто окружал Столыпина в Колноберже. Верность была не простая. В черный день 12 августа 1906 года, когда дачу Столыпина, в ту пору министра внутренних дел, взорвали боевики, тяжело ранило детей Петра Аркадьевича, был убит сын Казимира, Франц. Сам Казимир имел полное право покинуть ставшего опасным хозяина, однако остался.
Он всегда носил с собой маленькую аптечку с нитроглицериновыми каплями, заранее наколотыми кусочками сахара, на которые следовало капать лекарство, пузырьком с амилнитритом, запах коего был весьма полезен, и с фляжечкой, где плескалась настойка валерьяны, разведенная мятным отваром.
Ознакомительная версия.
