Ободрённый этой мыслью, Молодцов двинулся вниз по течению. Маршрут оказался тот ещё. Ручей, как назло, петлял, берега были заболочены, а чуть дальше в лесу – непролазный бурелом. Дорогу облегчало то, что тропинка, по которой шёл Данила, была хоженой: в топких местах проходила дорожка из поленьев, а через притоки ручья были перекинуты брёвнышки.
Изгваздавшись в грязи по уши, Молодцов вышел на более-менее нормальную дорогу к вечеру. Это был прорубленный в лесу тракт, по которому тянулись две тонкие колеи, явно от тележных колёс.
Обрадованный этим признаком «высокой» цивилизации Данила решил, что на этом его приключения и закончились. Завтра он выйдет к жилью, договорится с местными колхозниками, и те доставят его домой. А пока надо как-то устроиться на ночлег.
Развести костёр было нечем. О том, чтобы пойти в темноте пособирать грибы-ягоды, тоже не могло быть и речи. Но Молодцов был уверен, что завтра с утра сможет поесть досыта. Пока же соорудил примитивный шалашик из хвойных веток, снял мокрые насквозь кроссовки и улёгся спать.
Данилу отличало от прочих людей то, что он всегда легко принимал окружающие обстоятельства как данность, без всяких рефлексий и переживаний, но при этом не сидел сложа руки, а пытался подстроиться под ситуацию или подстроить ситуацию под себя. Взяточник-профессор? Не беда, будем сдавать экзамен через директора кафедры. Старшеклассники деньги трясут? Найдём спортивную секцию, где научат постоять за себя. Вот и сейчас Молодцов решил заниматься насущными делами, а не размышлениями вроде: да как же я сюда попал, что же это такое и тому подобными.
Другой чертой характера Молодцова, крайне раздражавшей его родителей, было то, что, добившись желаемого, он никогда не шёл дальше. Комфортно устроившись в новых жизненных условиях, Молодцов расслаблялся и жил в каком-то своём, ведомом только ему ритме. Мог изнурять себя тренировками в спортзале, отрываться в клубешниках или неделями ничего толкового не делать. Данила что-то менял в жизни, только если ощущал некий внутренний толчок. Кстати, повинуясь именно этому чувству, он и пошёл на день рождения малознакомого приятеля своего друга, после которого невесть как оказался в диком лесу, полном староверов.
Свои двадцать шесть лет жизни Данила прожил легко, без особых напрягов, но и без достижений. Закончил школу, почти без блата поступил в университет на менеджера. В те времена никто не знал, что это слово значит и чем люди этой профессии занимаются. Отчасти поэтому вся молодёжь и хотела стать менеджерами.
На третьем курсе Данила не выдержал и перевёлся на свободное посещение, благо отмазка от армии имелась. Возможность зарабатывать собственные деньги казалась куда важнее, чем изучение непонятной профессии. Работал Данила в фирме отца на разных должностях. Компания особого дохода не приносила, но несколько синих купюр в неделю, чтобы заплатить за спортивную секцию и развлечь девочек в клубе, Данила имел. Отношения с отцом тем не менее становились только хуже – сказывалась разность характеров, в частности, пофигизма сына и деятельной натуры родителя. Может быть, на Данилу пример отца как раз и подействовал отрицательно: тот всю жизнь рвал жилы, но в российской действительности так ничего по-настоящему не добился.
Получив на руки бесполезный диплом, Данила с радостью освободился от родительской опеки и начал пробовать крутить с друзьями собственный бизнес. Получалось, если честно, не очень.
Другой, периодически вспыхивавшей, страстью Молодцова был спорт. Точнее, боевые искусства. Данила сменил больше дюжины секций. Всё искал что-то достойное, прикладное. Настоящее. Последние два года ходил на курсы одного дядьки, бывшего спецназовца, где как раз учили исключительно прикладным методам самообороны. Даниле не очень нравилось, не чувствовалось за всем обучением какого-то содержания: так, десяток летальных приёмов и работа с подручными предметами, камнями, палками, ножами. Навыки, бесспорно, полезные, но хотелось большего. Вот занимался однажды Молодцов у настоящего мастера, правда, лет ему тогда было только тринадцать и занятия длились всего полгода, но впечатления остались на всю жизнь.
Так и жил Данила Молодцов: делал по необходимости, почти не напрягаясь, занимался разными малозначимыми делишками. И ждал от жизни непонятно чего.
Проснулся Данила рано утром. Солнце светило сквозь лапы сосновых веток и едва оторвалось от земли. Молодцов сперва удивился, что поднялся так рано, поскольку всегда любил поспать подольше, но решил, что это свежий воздух на него так действует. Никаких последствий вчерашнего путешествия в грязи, вроде простуды или температуры, он не ощущал. При этом вокруг лежал слой росы, а одежда у него была не слишком подходящая для ночёвок на природе – футболка с длинным рукавом и джинсы.
Довольный Данила выбрался из своего шалаша и побрёл по проложенной дороге. В животе уже урчало, хотелось побыстрее выбраться к людям – перекусить, ну и закончить это неожиданное приобщение к природе. Или к древним корням, если вспомнить троих обидчивых рыболовов, которые встретились Даниле.
Дорога вильнула вбок, справа в кустах Данила расслышал скрип, который отличался от обычного шума, издаваемого лесом. Чувство тревоги кольнуло внизу живота. Затем раздался резкий щелчок – тело отреагировало, Данила пригнулся, но недостаточно быстро. Что-то твёрдое ударило его пониже макушки. В глазах сразу потемнело, внутри черепа возникла тупая боль, и сознание померкло.
– Оскопить охальника, оскопить… – надрывался кто-то над Молодцовым, а он сам, судя по всему, лежал связанный на земле.
На мокрой земле. Через секунду он ощутил, что ему на голову льётся поток холодной воды. Это было приятно, хотя от холода сводило челюсти. Голова кружилась. Во рту стоял привкус желчи и рвоты. Данила попробовал пошевелиться и понял, что его руки связаны и затекли. Молодцов открыл глаза – и тут же закрыл. Перед взором всё плясало и кружилось.
«Как бы опять не стошнило, блевать себе под нос не хочется. Хотя чем? Желудок же пустой».
– Мужество всё ему отрезать и сжечь, и его самого сжечь, – продолжал кто-то драть глотку.
– Тише ты, Киряй, – осадили крикуна. – Не тебе его судьбу решать, не ты его в полон взял.
– Так вира же…
– На кой тебе вира от мертвяка, да ещё без мужества? И роду какой прок от этого будет?
– Богам его подарить.
– Эт не тебе решать. Эй, молодец!
Обращались, судя по всему, к Даниле. Твёрдый конец чего-то деревянного, наверное, посоха, ткнулся Даниле в грудь и перевернул на спину. Молодцов с трудом разлепил веки, сквозь дымку увидел над собой седобородое лицо и снова закрыл глаза. Даже дышать не хотелось, не то что размышлять над чем-то.
– Э, да он совсем скис, – сказал тот же седобородый. – Что делать с ним будешь, Кумарь?
– Не знаю. Пусть в себя сперва придёт, а там посмотрим, – ответил кто-то красивым звонким голосом.
Данилу подняли (новый приступ боли в голове), положили на вкусно пахнущую солому. Руки будто прокололи тысячи иголок, когда с них сняли верёвку, но потом боль ушла. Молодцову было всё равно, где он, главное, теперь лежать было удобно и можно было с удовольствием провалиться в забытьё.
Следующим ощущением было прикосновение мягкой нежной ладошки, ласково приподнявшей голову за затылок. В рот ткнулся край глиняной плошки. Данила ощутил жирный вкус козьего молока с какой-то примесью.
«Ничего вкуснее не пил», – успел подумать Молодцов и отрубился.
Затем его разбудили более грубо – пинком в бок. Данила открыл глаза. Сколько прошло времени, он не знал. Голова гудела, но больше не раскалывалась и не кружилась, живот не сводило от голода.
– Пошли, – скомандовал дюжий парень в дерюге.
Данила счёл за лучшее подчиниться. Поднявшись, с минуту он пережидал головокружение, пока его за рукав не выдернули из хлева на свежий воздух.
Данила оглядел окрестности: полдюжины вросших в землю домов. Вонь куриного дерьма. Две тощие свиньи в луже – у дворовых собак мяса на костях и то больше. У хилого заборчика, мемекая, пережёвывала сено коза. Уж не её ли молоко Данила пил?
На заваленке, оперев руки на посох, чинно восседал старик с длинной белой бородой.
– О, кто появился, – проговорил он, и Данила узнал голос человека, который защищал его, оглушённого, на дороге.
Старик поднялся. Подошёл ближе. Молодцов разглядел его получше и понял, что он не так уж и стар, просто потрудился в жизни немало, но силу ещё сохранил.
– Ну как чуешь себя, не прошиб тебе Кумарь черепок-то? – спросил седобородый.
– Не прошиб, – буркнул Данила. – Мужики, вы понимаете, что творите? Это ж статья!
– Чего?
– Говорю, напали на меня ни с того ни с сего.
«Сектанты какие-то или староверы, – про себя подумал Молодцов. – Ладно хоть не чичи. Как только я в их угодья-то попал?»
