Как только он покинул кондиционированный уют железнодорожного вагона и почувствовал испепеляющую жару новоорлеанского лета, очки немедленно запотели. Удивленно покачав головой, Майклс достал из кармана штанов носовой платок и вытер с очков появившуюся влагу.
Он получил свой багаж и направился к стоянке такси, пройдя на своем пути мимо роя продавцов газет — мальчишек и не только—и целого ряда кресел для чистки обуви. В одном из них восседал толстый негр с золотой цепочкой, которая тянулась из одного кармана его костюма в другой. У его ног орудовал тряпкой молодой чистильщик, по виду ирландец. Он не прекращал своей работы, пока черные оксфордские ботиники посетителя не засверкали.
— Готово, сэр, — сказал парень. Его полубруклинский, полуюжный акцент выдавал в нем уроженца Нового Орлеана. Негр посмотрел на свои ботинки, кивнул и бросил чистильщику десять центов, всем своим видом изображая непомерную щедрость. — О, большое спасибо, сэр, — воскликнул парень. Его неискренняя услужливость резанула Майклса по ушам.
Снаружи вокзала газетчиков было еще больше. Майклс купил номер «Таймс-Пикейн» и стал его читать, стоя в очереди к такси. Новости с театра военных действий были безрадостными. Немцы по-прежнему продвигались в России на восток и топили у американских берегов корабль за кораблем. А в южной части Тихого океана японцы и американцы наносили друг другу удар за ударом, и только одному Богу было известно, чем все это кончится.
Через улицу от вокзала кто-то написал на стене: «Янки — вон!» Майклс вздохнул. С тех пор, как его поезд въехал в Теннесси, он видел этот лозунг на сараях, мостах и набережных уже много раз. Собственно, подумал он, в Кентукки таких надписей хватало тоже, хотя Кентукки и оставалось в Союзе во время Великого Мятежа.
Когда очередь наконец дошла до него, таксист погрузил его чемоданы в багажник «Олдсмобиля» и сказал:
— Куда, сэр?
— Отель «Новый Орлеан» на улице Канал, — ответил Майклс.
Таксист приложил руку к козырьку своей кепки.
— Будет сделано, сэр, — сказал он неожиданно сухо. Он открыл для Майклса заднюю дверь, захлопнул ее за своим пассажиром, и сел в такси сам. Зашумев, машина двинулась с места. Шум явно свидетельствовал о том, что трансмиссия «Олдсмобиля» знавала лучшие времена.
Во время недолгой поездки к отелю Майклс успел насчитать еще пять надписей «Янки — вон!», да еще и пару белых полосок, под которыми наверняка скрывались такие же призывы. Солдаты на улицах ходили группками не меньше четырех, а на некоторых углах стояли целые взводы в полном боевом облачении, которое в одном из случаев включало в себя пулеметное гнездо, сооруженное из мешков с песком.
— Милый тихий городок, — заметил Майклс.
— Да уж, — ответил таксист. В его голосе по-прежнему отсутствовали какие-либо эмоции. Он замялся. Его челюсть заходила так, как будто он был жвачным животным. Все же в следующий момент он решил продолжить: — Мистер, с таким акцентом вам следует быть осторожней. Для чертового янки вы вроде человек неплохой, и я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.
— Спасибо. Я приму это к сведению, — сказал Майклс. Он и сам бы предпочел, чтобы Бюро послало кого-нибудь с более убедительным произношением. Последний человек, которого посылало ФБП, в итоге всплыл брюхом вверх в Миссисипи—его произношение достаточно убедительным явно не оказалось.
Издав что-то вроде вздоха, такси остановилось перед отелем «Новый Орлеан».
— Это будет стоить сорок центов, сэр, — сказал водитель.
Майклс полез в карман штанов и достал оттуда полдоллара:
— Вот. Сдачи не надо.
— Вы очень добры, сэр, но… двух по 25 у вас не найдется? — сказал таксист. Он вернул большую серебряную монету пассажиру.
— А чем эта плоха? — потребовал ответа Майклс, хотя и подозревал, что ответ ему уже известен. — Она имеет хождение на всей территории Соединенных Штатов Америки.
— Так-то оно так, сэр, но здесь нет ни одного места, где я бы мог ее потратить, — ответил водитель. — Из-за его портрета это невозможно. — На лицевой части пятидесятицентовика красовался образ Линкольна-мученика, а на обратной стороне — негр с разорванными цепями и изречение «sic semper tyrannis». Майклс и раньше знал, что эту монету белые южане не любят, но он не представлял себе степень этой нелюбви.
Он вышел из такси, порылся в кармане и достал одну монету в 25 центов и две по 10. Таксист не возразил ни против профиля Вашингтона, ни против бога Меркурия. Не возразил он и против уменьшения чаевых вдвое. Этого было достаточно, чтобы Майклс понял, как же ненавидима была полудолларовая монета.
Подвешенные под потолком вентиляторы лениво разгоняли воздух в вестибюле отеля, не особенно стараясь его охладить. За стойкой находилась цветная регистраторша. Услышав акцент Майклса, она улыбнулась.
— Да, сэр, за вами забронирован номер, — сказала она, покопавшись в бумагах. Судя по ее произношению, она тоже получила образование в Лояльных Штатах. Она протянула ему медный ключ. — Номер 429, сэр. Три доллара и двадцать пять центов за ночь.
— Очень хорошо, — сказал Майклс. Регистраторша взяла со стойки колокольчик и позвонила. Белый носильщик, чья форменная одежда напоминала рекламу фирмы «Филип Моррис», поднял чемоданы Майклса и потащил их к лифту.
Когда они добрались до номера 429, Майклс открыл дверь. Коридорный внес чемоданы в номер, опустил их на пол и встал в ожидании чаевых. В качестве эксперимента Майклс дал ему отвергнутый таксистом пятидесятицентовик. Коридорный взял монету и положил в карман. Его губы безмолвно произнесли некое словосочетание. Майклсу показалось, что это было «чертов янки», но он не был в этом полностью уверен. Коридорный поспешно удалился.
Через пару часов Майклс спустился поужинать. На ковре в холле лежало что-то сияющее. Он посмотрел вниз и увидел полдоллара, которые совсем недавно дал коридорному. Все это время монета лежала здесь у всех на виду, причем Майклс слышал, как по холлу ходили туда-сюда люди. Но ее никто не подобрал. Он задумчиво поднял монету и положил ее в карман.
* * *
Прогулка по Вье Карре, также известному под названием «Французский квартал», создавала впечатление, что все новоорлеанские страхи — не более чем глупости. Из каждых вторых дверей вырывался джаз. Над заведелениями, в которых подавали джин, пульсировали неоновые вывески. На углах улиц музицировали любительские ансамбли — как белые, так и негритянские. Никто не обращал внимания на распоряжения о затемнении — впрочем, подобная беспечность наблюдалась как на Юге, так и на Севере. В такт музыке дергались уличные танцоры в деревянных башмаках. Рядом с ними на земле стояли предназначенные для монет чашки. Проститутки в кричащих нарядах крутили бедрами и соблазнительно улыбались.
Нил Майклс пробирался сквозь толпу солдат, матросов и глазеющих штатских подобно футболисту, двигающемуся вперед по полю и уворачивающемуся от игроков противника. Он посмотрел на часы — отчасти для того, чтобы узнать время, отчасти для того, чтобы убедиться, что они не украдены. Половина двенадцатого. Когда же тут народ успокаивается? Может быть, никогда.
Он свернул с улицы Ройял направо на Сент-Питер и пошел на юго-восток—к Миссисипи и площади Джексона. Чем дальше он удалялся от Вье Карре, тем тише раздавался в его ушах веселый гомон — и в конце концов затих окончательно. Он прошел мимо Кабилдо — старого испанского здания, сложенного из кирпича и отделанного плиткой из штукатурки. Теперь в нем находился Музей Штата Луизиана, содержащий солидное собрание документов и прочих экспонатов, повествующих о карьере Бенджамина Батлера, первого военного губернатора Нового Орлеана. Джонни-ребы то и дело грозились подложить в Кабилдо бомбу, но до сих пор так пока этого и не сделали.
На площади Джексона возвышались две огромные бронзовые статуи. Одна из них изображала восседавшего на коне человека, в честь которого площадь была названа. Напротив этой конной статуи стояла другая, еще выше. По мнению Майклса, лысая голова и полное, обрюзгшее тело Бена Батлера не очень-то подходили для того, чтобы быть увековеченными в бронзе, но его мнением никто не интересовался.
Он прошел по проложенной среди травы и цветов заасфальтированной дорожке, ведущей к статуе Джексона. Свет на площади был более тусклым, чем во Французском квартале, но Майклс все же разобрал слова, выгравированные по приказу Батлера на основании его статуи: «Союз должен быть сохранен — и будет». Так губернатор перефразировал знаменитый тост Эндрю Джексона: «Наш Федеральный Союз—он должен быть сохранен».
Губы Майклса сжались и образовали узенькую полосочку — но это не было улыбкой. Используя силу и устрашение, пушки и виселицы, штыки и тюрьмы, армия Соединенных Штатов действительно сохранила Союз. И вот теперь, когда после подавления Великого Мятежа прошло более трех четвертей века, войска США по-прежнему оккупировали штаты мятежной Конфедерации, по-прежнему то и дело вступали в вооруженные стычки на холмах, в лесах—а иногда и на городских улицах — с людьми в серых рубашках, вопящими в пылу битвы подобно диким котам. Ненависть порождала ненависть, месть порождала месть, и конца-краю всему этому было не видать. Иногда Майклс задавал себе вопрос — а не следовало ли в свое время Союзу отпустить джонни-ребов к чертовой матери, если уж им так этого хотелось?
