Да уж это мы!.. Уж с этим-то у нас!..
...Довольный купанием, дядя выбрался на бережок и подошел ко мне:
— Как там, на ушицу-то наловил?
Я показал садок, полный рыбы.
— Да, славная выйдет, — одобрил он. — И вообще — благодать тут у вас, эх, надольше бы!..
Позади меня дядю уже поджидал молодой щеголеватый лейтенант с раскинутым полотенцем наготове. Зайдя за это полотенце, Орест Северьянович стал сменять трусы, затем натянул майку.
— Дядя, а может, еще хоть на денек? — попытался уговорить я.
— Рад бы... — вздохнул дядюшка. — Но, как говорится, рад бы в рай, да грехи не пущают... Оно и послать бы, конечно, все к шутам... — Он отхлебнул коньяк из поданной лейтенантом фляжки и развел руками: — Да никак, право, нельзя! Перед мексиканцами неудобно: понимаешь ли, ждут, бесовы дети... Ничего! Может, когда еще доведется в родные края. — Подмигнул: — Чай, не прогонишь?
— Дядя! — был ответом мой влюбленный возглас.
— Ладно, ладно... — Он посерьезнел. — А про уговор-то наш не забудь. Там, в Москве-матушке, когда вернусь из командировки... это где-нибудь месячишка через два-три, стало быть... так ты уж изволь — не чинясь, прямиком ко мне. С женой познакомлю, к серьезному делу пристрою. Ты до института своего, кажись, на флоте служил?
— На Северном. Тральщик «Верный».
Дядя кивнул:
— Оно хорошо, что — «Верный». Службу, стало быть, знаешь. Должен знать! Вот и приспособим к настоящему делу. А то — чтобы племянник Ореста Погремухина где-нибудь штаны просиживал...
Лейтенант, державший полотенце, постучал по часам:
— Орест Северьянович...
— Да уж, пора скоро, — нехотя кивнул он. — Так что давай-ка, племяш, разводи костерок.
— Дядя, — наконец отважился спросить я, — а где вы сейчас работаете?
Вопрос отчего-то развеселил дядюшку.
— Ишь ты! — хмыкнул он и покосился на лейтенанта.
Тот, оценив юмор, тоже подхихикнул.
— Служу, братец, слу-жу, — веско поправил он меня, и откинув полотенце, стал надевать услужливо поданную лейтенантом форму генерал-полковника.
Я замер, едва не вытянувшись по стойке «смирно». Вот он, оказывается, кем был, мой такой простецкий по повадкам дядя Орест Северьянович.
...Через несколько часов «Мерседес» уже урчал мотором возле нашей калитки. Дядя в полном генеральском обмундировании напоследок обнял меня:
— До встречи, малыш. Пока. Жду!
Минута-другая — и машина тронулась, разгоняя зазевавшихся окрестных кур. И долго еще я смотрел ей вслед, огорченный расставанием.
Печаль разлуки, балалаечная тоска...
...Все это в один миг отрубил голос Омара Ахметовича, распахнувшего дверь:
— Приехали! Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны!
А китаяночки выглядывали из-за его могучей спины и щебетали что-то наподобие «динь-динь-динь».
Пролог
(Продолжение)
— (После раздумий) Однако же, для такого дела он нам целиком, с потрохами нужен, разумеешь?
— Как не разуметь!
— А он, сам говоришь, в этом, своем... Изучает эту, свою...
— Так точно! В университете! Латынь и греческий!
— Ну — и?
— Так насчет этого, товарищ маршал, только шепнуть кому следует. Везде ж свои людишки. И не таких из университетов-то вышибали.
— Шепнул уже, надеюсь?
— А чего ж тянуть?
— Шустёр, как всегда...
— Стараемся!
— (Задумчиво) Стараться-то ты стараешься... А ну как он сразу возьмет да и дунет в свою тьмутаракань? Выковыривай его тогда оттуда, как ... из ...
— (Лукаво) Далече ли он дунет — без денег, без паспорта? Я так полагаю, что — не дальше моего порога.
— М-да, пожалуй что... Ты его только сразу — не того... не пужай уж слишком.
— Как можно!
— Знаю я тебя. Уж постарайся без этих твоих шуточек, а то лечить потом парня...
— Да что там! Крепкий мужик! Моряк, североморец!..
— Ладно, ладно, мое дело предупредить... А насчет денег, паспорта... М-да, мудёр... Кстати, ведаешь, Погремухин, под чьим личным контролем вся спецоперация?
— (Вытянувшись в струнку, что было не так-то просто при его округлых очертаниях) Так-ить стараемся!
— Ну-ну, старайся, старайся. Понимаешь — ради чего?
— Понимаю — не дурак.
И уже неясно, кто на кого смотрит — они на Президента или он на них...
2
Если ты наступил на иней, значит, близится и крепкий лед.
Из китайской «Книги Перемен»
Пропажу денег я обнаружил только на Ярославском вокзале. Это огорчило меня меньше, нежели должно бы, поскольку пропажу паспорта я обнаружил минут на десять раньше, а без него железнодорожный билет мне бы все равно не продали. Не зная что делать, я присел на чемодан. Со вчерашнего вечера я ничего не ел, и теперь витавший по вокзалу ароматный дух чебуреков тягостно томил душу.
Озарение пришло вместе с очередным голодным спазмом в животе. Дядя, Орест Северьянович! Ну конечно же! Он не оставит в беде! Со времени нашей достопамятной встречи минуло уже два месяца, и вполне вероятно, что он уже вернулся в Москву! С этими мыслями меня уже как ветром несло в сторону сталинской высотки со шпилем, где, как я знал, проживает мой дядюшка.
В подъезде дорогу мне преградил огромный, усатый, с могучей грудью в медалях и орденах швейцар; я мельком подумал, что по виду он потянет не меньше как на отставного полковника гвардейских частей.
— Вы к кому? — остановил он меня голосом, похожим на раскаты дальнобойной артиллерии.
После моего смущенного лепета про дядю он снял телефонную трубку; я стоял на отдалении, приколотый его взглядом к стене, как гербарная бабочка к листу бумаги. Однако лишь только телефон на другом конце ожил, от его давешней солидности не осталось и следа, он вытянулся перед аппаратом по стойке «смирно» и теперь он походил самое большое на службиста-старшину, подобострастно рапортующего высшему начальству:
— Так точно, Орест Северьянович!.. Говорят, что племянник ваш... Так точно! Есть — пропустить!
Это произвело на меня впечатление, пожалуй, даже большее, чем когда-то дядины генерал-полковничьи погоны. Я понял, что дядя мой достиг высот воистину заоблачных, если такие люди так с ним разговаривают.
Швейцар положил трубку и почтительно распахнул передо мной дверцу лифта:
— Милости просим! Орест Северьянович вас ждут! Двадцатый этаж, кнопочку нажать надо.
Лишь после того, как дверца за мною закрылась, я увидел сквозь решетку, как он снова выпятил колесом свою орденоносную грудь и опять возлетел в полковничье примерно достоинство.
Из лифта я выходил несколько придавленный этим отголоском дядиного могущества. У его двери на миг замялся прежде, чем позвонить, но тут, не дожидаясь моего звонка, дверные замки ожили, и передо мною нос к носу возникла крайне неприветливого вида женщина.
— Уже! — ворчливо сказала она. — С утречка пораньше!.. Ну, чего стоишь, раз пришел?.. — А после того, как я, до глубины смущенный, переступил порог, пробурчала себе под нос: — Ходят тут, кофе жлухтят, в уборной пачкают... — и с этими словами захлопнула дверь снаружи.
Меньше всего в мои намеренья входило пачкать в уборной. Ее предположение, что я сюда явился лишь за этим, было настолько унизительным, что я хотел было отчалить ни с чем. Однако баба Яга успела снаружи запереть дверь на ключ, так что не было другого выхода, как стоять с чемоданом в руках в пустом холле, индевея от неловкости. Впрочем, откуда-то из глубины квартиры доносились звуки транслируемого футбольного матча; это вселяло надежду, что дядя где-то там и когда-нибудь появится.
На всякий случай я прокашлялся как можно громче. Несколько секунд прошло в неприятном томлении, пока наконец не послышались шаркающие шаги, а уже в следующий миг от моего тягостного паралича не осталось и памяти, ибо трудно представить себе что-либо более добродушное, чем мой дядя Орест Северьянович, когда он, улыбаясь, в чуть приспущенных пижамных штанах, чтобы дать простор выступающему животику, в немыслимо домашней кофте, в тапочках без задника на босу ногу, вышел мне навстречу.
— Хорош, нечего сказать, хорош! — вполне дружелюбно проворчал он и по-родственному довольно увесисто отшлепал меня по шее. — Я-то уж думал, вовсе ты забыл родню... Ладно, давай, целуй.
Я ткнулся носом в двухдневную небритость его щеки и тут же унюхал, что от дяди растекается крепчайший коньячный дух. Через секунду в коридоре уже пахло, как в винном погребе. Не имея достаточного опыта в подобных расчетах, я все-таки прикинул, сколько же надо выпить, чтобы от тебя так разило, и пришел к выводу, что одна бутылка вряд ли даст такую могучую диффузию. Впрочем, следует отдать дяде должное — держался он молодцом.
