— В том-то и соль. Удивительная история. Есть один малый, он пишет под псевдонимом «Титул»…
— Это он сочинил?!
— Нет, но он откопал в Клинкской тюрьме арапа, совершенно исключительный экземпляр. Арап, разумеется, существо неразумное, однако обладает уникальным даром писать и говорить, как если бы обладал разумом.
— Я с ним знаком, — сказал Даниель. Его глаза наконец привыкли к свету и смогли разобрать имя «Даппа». Он поднял взгляд на Мальборо и тут же отвёл: справа от герцогского уха собралась большая капля крови и струйкой побежала вниз, по краю челюсти, и на шею под подбородок. Герцог снова дёрнулся.
— Полегче, любезный, я не для того приехал в Англию, чтобы умереть от столбняка!
Даниель оглядел других пятерых гостей. Те в ответ выдавили улыбки, каких в адрес Даниеля не обращали с тех пор, как он занимал относительно важную должность при дворе Якова II.
Голова герцога снова была гладкая, как колено. Два лакея нависли над ним с тряпками и время от времени промакивали кровь. Герцог взял зеркало, на мгновение поднёс его к лицу и скривился.
— Провалиться мне! Это бритьё или трепанация черепа?
Он торопливо отставил зеркало, как будто долгие годы сеч и перестрелок не подготовили его к такому зрелищу. Почты у него на коленях было много — больше, чем Даниель получал за десять лет, — поэтому он не сразу нашёл, что искал. Даниель с любопытством разглядывал герцога. Когда-то Джон Черчилль был самым красивым юношей в Англии, возможно, даже во всём христианском мире. Божественная несправедливость сохранялась и теперь, в герцогские шестьдесят пять. Он был стар, одутловат, лыс, измазан в крови, но его черты не утратили благородства (свойственного далеко не всем людям благородного сословия), а глаза оставались огромными и прекрасными; их не портили складки век и кустистые брови, из-за которых на многих старых англичан так гадко смотреть.
— Вот! — воскликнул герцог и несколько раз хлопнул по письму на коленях, как будто хотел утрясти слова в правильном порядке. — От вашего собрата-регента.
— Милорд Равенскар тоже в списке Ботмара? — спросил Даниель, узнавший почерк и печать.
— О, разумеется, — отвечал Мальборо. — И первый претендент на место лорда-казначея. Кто больше Равенскара знает о банке, Монетном дворе, бирже и казначействе? — Он пробежал глазами письмо от Роджера и успокоил собравшихся: — Не буду читать всё. Приветствия, поздравления и прочая. Дальше он приглашает нас с миссис Черчилль к себе на суаре первого сентября.
Герцог оторвал взгляд от листка и взглянул на Даниеля чуть озадаченно.
— Как вы думаете, милорд, прилично ли устраивать званый вечер так скоро после кончины государыни?
— К первому сентября месяц траура истечёт, милорд, — вступился за Роджера Даниель. — Я уверен, что приём будет скромный, сдержанный…
— Он обещает извержение вулкана!
Слова герцога вызвали смешки у доселе молчавшей пятёрки.
— Скорбя по усопшей королеве, мы тем не менее должны праздновать вступление на престол нашего нового короля, милорд.
— Ну, коли вы так повернули, я думаю, что приду, — сказал герцог. — Вообразите, я ни разу не видел знаменитого вулкана.
— Говорят, зрелище стоит того, чтобы не пожалеть времени, милорд.
— Не сомневаюсь. Я скоро отправлю ответ в храм Вулкана. Но если вы случайно увидите маркиза Равенскара, например, на заседании регентского совета, передайте ему то же самое, хорошо?
— С превеликим удовольствием.
— Отлично! А теперь я могу подняться, или раны надо будет прижигать?
С окончанием бритья завершилось и прямое участие Даниеля в левэ. Герцог перенёс внимание на других гостей, в чьи обязанности входило подавать рубашку, парик, шпагу и прочее. Каждая из этих стадий сопровождалась болтовней, для Даниеля малоинтересной. Более того, он не мог уследить за разговором: герцог упоминал каких-то людей по имени либо и вовсе полунамёками. Тем не менее Даниель чувствовал, что откланяться было бы моветоном. Ему, из уважения к летам, предложили стул, и он сел. Взгляд Даниеля остановился на газете.
Размышления о силе. Даппа
Клинкская слобода вместе со всей Великобританией скорбит о нашей усопшей королеве; арестанты сменили лёгкие кандалы на тяжёлые траурные, облачились в чёрные лохмотья вместо серых, и ночи напролёт мне не дают уснуть несущиеся снизу стенания и вопли — свидетельство, что здешние обитатели горюют не меньше милорда Б***.
Неделю назад этот человек восседал на вершине той груды трупов, которую мы именуем политикой, и многими почитался за сильнейшего человека в стране. Что же сталось с Б***?
Вопрос праздный, ибо никого не волнует его участь. Тех, кто об этом спрашивает, занимает другое: куда делась сила Б***?
Неделю назад её было в избытке, сегодня нет совсем. Куда она ушла?Многие хотели бы знать, ибо желающих обрести силу больше, чем желающих стяжать золото.
От герра Лейбница мы слышали, что есть свойство тел, называемое vis viva[2], и другое, называемое quantite d’avancement[3]; оба сохраняются при всех столкновениях и всех изменениях системы. Первое равно произведению массы на квадрат скорости, второе — произведению массы на скорость. Вначале времён Вселенная получила некую меру того и другого, которая не прибывает и не убывает, но лишь перераспределяется между телами, как серебряные пенсы на ярмарке. Что ведёт к вопросу: подобна ли сила vis viva и quantite d’avancement, то есть сохраняется ли она в природе? Или она подобна пакету акций, которые сегодня стоят много, а завтра — ничего?
Ибо если сила подобна акциям, то огромное её количество, утраченное Б***, растаяло, как тени на солнце. Ведь сколько бы богатства ни терялось при биржевых обвалах, оно уже не появляется вновь. Однако если сила есть величина, в сумме своей неизменная, то потери Б*** должны где-нибудь объявиться. Где же? Некоторые говорят, что милорд Р*** подобрал их и хорошенько припрятал, дабы они не достались милорду М***, буде тот возвратится из-за моря. Мои друзья-виги уверяют, что сила, утраченная ториями, неизбежно и нечувствительно распределилась между всем народом; но сколько я ни обшаривал нижние помещения Клинкской тюрьмы в поисках утерянной власти Б***, мне ничего не удалось сыскать, что полностью уничтожает приведённое утверждение, ибо, воистину, в этих тёмных салонах народа содержится изрядно.
Я предлагаю новую теорию силы, вдохновлённую трудами мистера Ньюкомена, графа Лоствителского и доктора Уотерхауза над машиной по подъёму воды посредством огня. Как мельница производит муку, ткацкий станок — ткань, плавильная печь — железо, так эта машина должна производить силу. Если не лгут создатели устройства — a y меня нет причин сомневаться в их искренности, — то можно считать доказанным, что сила не есть величина, постоянная в своей сумме, ибо таковые величины нельзя приумножить. Отсюда вытекает, что количество силы в мире постоянно растёт и будет расти тем быстрее, чем больше построят таких машин. Посему человек, копящий силу, подобен скряге, восседающему на груде монет в стране, где денег чеканят больше, нежели может переварить рынок, так что несметное богатство постепенно обращается в золу и, будучи извлечённым на свет, оказывается бесполезным. Таков милорд Б*** и его хвалёная сила. То, что верно в отношении Б***, должно быть справедливо и в отношении его прихвостней, особливо же самого низкого и раболепного, МИСТЕРА ЧАРЛЬЗА УАЙТА. Сей негодяй объявил, будто я ему принадлежу. Он мнил, будто владеть человеком значит обладать силой, однако ничего не приобрел своими притязаниями; я же, якобы бессильный, теперь пишу в газету, которую просматриваешь ты, многоуважаемый читатель.
По мере облачения герцог разрешал освободившимся придворным удалиться, что те и делали с глубоким поклоном и почти слёзными благодарностями за приглашение; ещё до полудня Даниель остался в спальне один на один с хозяином дома. В парадном снежно-белом парике и сдержанном, хоть и разительно модном наряде, при шпаге, тот внезапно сделался совершенно великолепен. Они вышли прогуляться в розарий рядом с опочивальней и говорили о цветах куда дольше, чем хотелось бы Даниелю. Он не меньше герцога любил розы, но не как объект для беседы.
— Я принял любезное приглашение Равенскара, — сказал наконец Мальборо. — Более того, сделал это в присутствии пятерых самых злостных лондонских сплетников. Так что Роджер, вероятно, уже в курсе. Однако в моём согласии есть условие, которое я при этих пятерых не назвал. Не упомяну я его и в той крайне учтивой записке, что отправлю вскорости в храм Вулкана. Я расскажу о нём только вам с просьбой передать Роджеру.
— Я готов, милорд, — ответил Даниель, стараясь не выдать голосом усталости от некоторого ощущения дежавю.
