— У нас же рай в сравнение с Россией! — не унимался голландец.
Я расспросил, как проходил визит к его родителям. Оказывается, для встречи сына и будущей невестки они накрыли на стол салат из свежей капусты и вареную картошку. Ровно четыре картофелины, по одной на каждого. Бутылку вина принес сын.
— По мнению русских женщин, рай — это не то место, где по одной картошке на человека, — как можно проще объяснил я.
В эту эпоху (пока не знаю, какой сейчас год) голландцы уже обрели национальную религию, если судить по узким фасадам домов. В жилых помещениях голландцев нет такого места, где бы два человека могли разойтись, не повернувшись друг к другу боком. Стены или покрыты смолой, или покрашены в один цвет, синий, зеленый, коричневый. Наверное, при такой влажности дерево быстро гниёт, поэтому их смолят или красят. Ни одного красного деревянного здания я не увидел. Может, мне не повезло. Зато все каменные дома были сложены из кирпича разных оттенков красного цвета. Стоят дома плотно, но общих стен нет, обязателен зазор хотя бы в несколько сантиметров. Крыты чем попало: на бедных окраинах — соломой или камышом, ближе к центру — гонтом или черепицей. Богатые дома и склады каменные, в два и даже три этажа. Окна узкие и высокие, со свинцовыми рамами, в которые вставлены разноцветные куски стекла больших размеров, чем были раньше. Впрочем, у бедняков в окнах чаще была просмоленная бумага или белая ткань. Часть домов с полуподвалами. Там и входная дверь. У богатых вход всегда над землей, с каменным крыльцом перед дверью. На двери висит молоточек на цепочке, чтобы гости могли известить хозяев о своем прибытии. В одном доме молоточек был серебряный. Второй этаж обычно нависает над улицей. Если нет, то между этажами приделан навес. Некоторые ремесленники трудились, сидя на лавке под навесом. В чердаке у многих жилых домов, стоявших на берегу канала, есть дверь, над которой торчит балка с нехитрым подъемным устройством. Благодаря этому устройству, два человека поднимали на чердак мешки с ошвартованной к берегу канала баржи или лодки. Видимо, на чердаке склад товаров. На берегу реки часто попадались водяные мельницы, которые кажутся приземистыми в сравнение с многочисленными высокими ветряными, раскиданными по всему городу и окрестностям. Догадываюсь, что большая их часть предназначена не для помола зерна, а для каких-то иных работ. В здании, пристроенном к одному ветряку, что-то очень громко стучало.
Возле складов стоят примитивные подъемные краны, которые не отличаются от тех, что я видел раньше. Обрабатывали эти краны ошвартованные к набережной суда. По большей части это были широкие плоскодонные речные баржи, которые таскали бурлаки, волы или лошади. Увидел и несколько морских судов, которые я отнес к трем типам. Первое было гукер. Побольше того, что я когда-то перехватил в Ла-Манше с грузом шерсти, тонн на сто двадцать. У этого добавились паруса: на грот-мачте появился третий, брамсель, на бизань-мачте ставят крюйсель — небольшой прямой парус, а к удлиненному бушприту крепился еще и бом-кливер. В обращенном к реке фальшборте были четыре порта для пушек. Еще столько же должно быть на другом борту. На корме и баке орудий я не заметил. Может быть, там ставят легкие фальконеты, которые сейчас за ненадобностью спрятали. Зато увидел большой штурвал. Наверное, такой крутят сразу два рулевых. Второй тип судов я определил, как пинк. Он напоминал двухмачтовую шебеку, но был чистым парусником грузоподъемностью тонн семьдесят и кроме того выше, имел более плоское днище, выпуклые бока и узкую корму. Паруса на нем были не латинские, а косые, шпринтовые, в виде неправильной трапеции. Такой парус крепится передней шкаториной к мачте, а верхнюю и заднюю растягивают длинным шестом, шпринтовом. Нижним концом шпринтова упирается в стропку, которая находится на мачте немного выше палубы. Вооружен он был фальконетами калибра два-три фунта, которые крепились на вертлюгах, вделанных в палубу на корме и баке. Наверное, были и обычные фальконеты, которые я не заметил. Третьим типом был галеон длиной метра тридцать два, шириной около десяти и грузоподъемностью тонн шестьсот-семьсот. Он явно был потомком каракки. Удлинили бушприт и добавили на нем парус бом-блинд, который не свисал вниз, а поднимался вверх на короткой мачте. Сильно изогнутый форштевень напоминал галерные и был украшен деревянной фигурой — дамой с крестом, выкрашенной в золотой цвет. Форкастель сделали ниже и сдвинули к корме. Он больше не нависал над форштевнем. На грот-мачте ставили брамсель. Борт судна от киля к грузовой ватерлинии имел большой развал, а к верхней палубе — завал. В борту были вырезаны порты для восьми пушек и в фальшборте еще для шести. На баке и корме стояли фальконеты. Ахтеркастель остался высоким и сужающимся кверху, но ахтерштевень заимел сильный наклон. Кроме того корма была украшена замысловатой резьбой и обзавелась балконом, примыкающим, как догадываюсь, к капитанской каюте. Стояла и одна каравелла. Она была раза в полтора больше самой большой из тех, что я видел в прошлую эпоху. Мачты выше, и на фоке и гроте брамселя. В бортах и фальшбортах пушечные порты. Выгружали из нее зерна какао, которые рассыпались по набережной из порвавшегося мешка. Значит, Колумб уже открыл Америку. Можно будет и мне туда смотаться.
2
Полюбовавшись кораблями, я повернул в канал, который вел вглубь города. На его берегу над входной, выкрашенной в темно-зеленый цвет, дубовой дверью двухэтажного, покрытого смолой, деревянного дома я заметил висевший на короткой железной цепочке темно-коричневый деревянный силуэт кружки. Наверное, трактир. Возле него в канале был «карман» длиной метров пятнадцать и шириной два с небольшим, сейчас пустующий. В канале от воды попахивало болотом. Рядом с «карманом» плавал раздутый труп серо-белого котенка. Я привязал тузик к толстому чугунному рыму, приделанному к деревянной просмоленной свае. Надев на всякий случай портупею с саблей и кинжалом, все остальное имущество оставил в лодке, накрыв его спасательным жилетом. Я не был уверен, что этот трактир — именно то, что мне надо. Подойдет — вернусь и заберу вещи. Вид у жилета непритязательный. Вряд ли кто-то догадается, как ценна его начинка. Лестница на набережную была деревянная и очень крутая. Забирался я по ней почти, как по стремянке, с помощью рук. Ступеньки были сырые. От них тянуло гнилью.
Фасад трактира был шириной метра три с половиной. Дверь была смещена от центра немного вправо, а в левой части находилось узкое окно, через которое протиснется разве что маленький ребенок. Кусочки мутного стекла были разной высоты. Второй этаж на полметра выступал вперед. Окно в нем тоже было смещено влево и застеклено разнокалиберными кусками. К входной двери вели две ступеньки — на плиту из известняка положили вторую, немного уже. Деревянная рукоятка заяложена до черноты. Дверь немного клинило, поэтому открылась с трудом, коротко взвизгнув.
В нос мне ударил сильный дух скисшего пива и знакомый запах, который я определил не сразу, — запах горевшего торфа. Помню его с детства. Торфом топилась русская печь в доме моей бабки по отцу. Я помню черно-коричневые прямоугольные брикеты, которые горели в топке. Мне, привыкшему к каменному углю, казалось, что горит торф печально, давая больше дыма, чем тепла. Именно этот запах придавал домашнему хлебу, который пекла бабка, неповторимый вкус.
Пол в трактире был земляной, плотно утрамбованный и, словно бы, недавно подметенный — ни соринки. Слева от двери, торцом к узкому проходу, который шел вдоль правой стены, стояли два стола и по две лавки возле каждого. Над дальним столом висела на веревочке, привязанной к балке потолочного перекрытия, модель гукера, очень точная, с парусами и рангоутом. За этим столом сидели четверо мужчин в черных головных уборах с узкими полями и низкими коническими тульями. Одеты в коричневые кожаные или темно-синие шерстяные жилеты поверх желтовато-белых полотняных рубах. Мужчины пили пиво из глиняных кружек емкостью грамм сто пятьдесят. Закуска отсутствовала. Дальше была еще не стойка, но массивный стол с обшитой досками почти до пола, боковой стороной, обращенной к входу. На одном краю стола находился бочонок литров на двадцать пять, а рядом — с десяток перевернутых глиняных кружек. У дальней стены комнаты находился камин, в топке которого чадили сложенные колодцем брикеты торфа. Над огнем висел закопченный котел емкостью литров пять, закрытый крышкой. На каминной полке стояла гипсовая статуэтка какого-то святого с прижатыми к груди сложенными ладонями и большие песочные часы, рассчитанные примерно на половину суток. По часам, видимо, определяли, сколько еще осталось работать. Справа от камина были прибитые к стене полки, на которых построена чистая посуда, оловянная, глиняная и деревянная. Слева находилась закрытая дверь, ведущая, видимо, во двор, а рядом с ней — крутая деревянная лестница на второй этаж. Между стойкой и камином стояла большая бочка, литров на двести. В бочке что-то перебирал на самом дне мужчина. По крайней мере, так я понял по кожаной жилетке и темно-зеленым коротким штанам, потому что голова находилась в бочке.
