«Лотос», сложенные аккуратной стопкой полотенца.
Я взял из стаканчика зубную щетку. Выбрал ту, которая сухая, по логике. Выдавил розоватой массы, сунул в рот. Смутно знакомый вкус всколыхнул детские воспоминания. Совместные умывальники в пионерлагерях, что-то про детский сад, потом про темное зимнее утро, когда надо было выходить в ледяной космос с неподъемным ранцем на спине и тащиться сквозь любую непогоду...
— Кирка, ну что ты там возишься? — дверь сначала дернулась, потом бесцеремонная женщина торопливо по ней постучала. — Ты уснул там что ли?!
— Четвертый этаж, — сообщил мне лифт, перед тем как раскрыть двери. Отличный лифт, каждый раз, когда в нем еду, представляю себя на космической станции или что-то такое. Или что те несколько секунд, которые проходят с момента остановки до момента открытия дверей — это выход в обычное пространство из семимерного и синхронизация временного континуума. Но не сегодня.
Сунул ключ в замочную скважину. Попытался повернуть, но тот сделал вид, что он составляет с замком единое и неделимое целое и вращаться ни в какую сторону не собирается. А это значит, что кто-то с той стороны специально не довернул замок, чтобы снаружи его открыть было невозможно. «Маленькая дрянь!» — подумал я помимо своей воли и надавил на кнопку звонка.
Шаги раздались не меньше, чем через минуту. Замок щелкнул, дверь распахнулась. Сначала я хотел сказать строго, но спокойно: «Карина, я же просил тебя закрывать дверь нормально». Потом, когда звонок трезвонил уже секунд тридцать, я начал понимать, что если я сразу открою рот, то из него выпадет что-нибудь вроде: «Да ты охренела так себя вести в моем доме?!» Когда замок изволил открыться, я уже не был уверен, что у меня получится удержаться в рамках печатных выражений.
Когда дверь открылась, я набрал в грудь воздуха и... понял, что собираюсь разговаривать с удаляющейся спиной. Поэтому просто буркнул:
— Привет.
Ответом она меня не удостоила.
Пить пиво расхотелось. Я скинул кроссовки, дошел до кухни и сложил не радующие больше запотевшие баночки в нижний ящик холодоса. Закрыл дверь и завис. И что теперь? Я почувствовал себя будто в тюрьме. Трешку я оставил при разводе жене, а себе купил однешку. Решил, что одному мне будет достаточно. Широченный диван, плазма в половину стены, шкаф-купе и балкон для велосипеда и раскладушки на случай гостей, вот как например, сейчас. Только дочь отказывалась на ней спать, и я, как джентльмен и отец благородно уступал ей свой офигенный удобный диван. Серьезно, я его три недели выбирал. Лежал на разных, придирался чтобы подлокотники и спинка были идеальными, чтобы механизм был надежный, а не такой, на котором спать можно только в одной позе и не шевелиться, иначе от скрипа проснешься не только ты сам, но еще и соседи. Больше всего мне хотелось прокрасться обратно к двери и сбежать. Карина, я уверен, даже не заметит. Уткнулась в свой смартфон, и ничего в этом мире ее больше не интересует. Перед женой будет стыдно потом.
Так что я вздохнул и отправился в свою бывшую комнату выполнять свой отцовский долг.
Я подергал шпингалет за шпенек. Хм, похоже, что этот запирающий механизм уже многократно отрывали от деревянной двери. Заметны следы повреждений. Хотя если все время дергать, то что угодно можно оторвать. Дверь распахнулась.
— Ну фто? — сказал я с зубной щеткой во рту. — Чифу фубы...
— Давай живее! Почему ты все время копаешься?! — женщина строго придирчиво осмотрела меня с ног до головы и поджала губы. Фартук она уже успела снять.
— Ефть, мэм... — пробормотал я, прополоскал рот. Побрызгал в лицо и пошагал на кухню.
Обои, похожие на клеенку в клеточку, голубенькие кухонные шкафчики, пузатенький холодильник с блестящим металлическим рычагом вместо ручки. Между шкафчиком и холодосом — короткая веревочка, на которой сушатся полиэтиленовые пакеты. Стол покрыт клеенкой в бледный цветочек. А на столе — тарелка. А в тарелке — неизбывный кошмар моего детства, блюдо, нанесшее непоправимую моральную травму нестойкой психике только что отправленного в детский сад ребенка. МОЛОЧНАЯ ЛАПША. Остывшая. Покрытая толстой тошнотворной застывшей пленкой.
— Садись быстро ешь! — скомандовала женщина. Сосбтвенно, почему я ее до сих пор называю про себя «женщина»? Судя по повадкам, она явно моя мать. Ну, не моя, ладно. А вот этого вот парня с вихрастой башкой, глазами которого я смотрю этот чертовски реалистичный сон. Стараясь больше не злить мать своей тормознутостью, я устроился на табурете и взял в руки легкую алюминиевую ложку. Мысленно содрогаясь, коснулся ложкой поверхности супа, которого, если бы мир действительно был справедлив, никогда не должно было существовать в природе. Застывшая пленка покрылась морщинами и прилипла к краю ложки. Мать нетерпеливо притопывала ногой и смотрела на меня в упор. А я смотрел мимо нее. На электрической плите было написано «Лысьва». Мне стало смешно от этого слова. Я вспомнил, что в детстве у бабушки над смеялся точно над таким же. Меня строго отчитывали, но поделать я с собой ничего не мог. Ну смешное же слово — л-ы-с-ь-в-а.
Спас меня кукукнувший звонок в дверь.
— Ну наконец-то! — мать всплеснула руками и бросилась в коридор.
— Послушай, дщерь! — сказал я, когда понял, что меня уже невыносимо тяготит молча сидеть и смотреть как чадо, не отрываясь, пялится в свой телефон. Теперь она обрезала волосы чуть выше шеи. К фиолетовому вместо красного добавился зеленый. Одета она была в мешковатую трикотажную пижаму. Впрочем, я не уверен, что это именно пижама, а не