что за промысел у отца этих двух парней, что охраняли заимку.
Она забилась в избу, и почти не выходила оттуда, механически пережевывая скудную пищу, что ей приносили. Иногда открывались ворота, и внутрь загоняли несколько мальчишек лет пяти-шести. А после этого она снова слышала крики…
Ромеи появились дней через десять после того, как она очнулась. Смуглые, бородатые, в длинных смешных платьях, словно бабы. Они долго говорили о чем-то с братьями, размахивая при этом руками, и призывали в свидетели своего бога. Видимо, их бог позволял им торговать украденными в словенских весях мальчишками, которых изувечили навсегда. Ворота скрипнули и закрылись на долгие недели. Видно, купцы появятся теперь не скоро, потому что новых мальчишек больше не приводили.
Милица жила день за днем, видя лишь опостылевший частокол, братьев и собак. Бежать она не думала. Стену в два человеческих роста ей не осилить, да и глаз с нее не спускали. У таинственного отца было несколько сыновей, и они регулярно менялись. А ночью… А ночью стражу несли собаки, которые тихим рыком предупреждали ее, когда она пробовала выйти на порог избы.
А потом приехали другие ромеи, ничуть не похожие на первых. Нескладные, с длинными руками и широкими задницами, с клочьями волос на лице вместо бороды, они были бы смешны, если бы не их глаза. Глаза их светились умом и нескрываемым презрением к окружающим, которое Милица раньше видела лишь в глазах обров, когда они смотрели на нее. Так смотрят на коровью лепешку, или на шелудивого пса, или на словенского раба. Ромеи смотрели так же.
Голоса их оказались чудными, тонкими, словно у мальчишек лет двенадцати, без привычной мужской хрипотцы. Но, несмотря на это, смешными ромеи не казались ничуть. Напротив, Милице стало страшно. В их глазах она видела полнейшее равнодушие и брезгливость, и это вгоняло ее в оторопь. В голове закрутились мысли. Зачем они тут? Они пришли за ней, это она поняла сразу. Но зачем она им? Она же никто, рабыня, грязь под ногами… Не она им нужна, а Само. Он же князь в этих землях. Милица начала молиться Богине. Пусть она поможет ей. Ведь больше ей помочь некому.
* * *
Асикрит Евфимий с любопытством разглядывал старую грязную тетку, которая, судя по запаху, в бане не была никогда. Неужели это та самая Милица, которую разведка Империи искала столько лет? Седая, морщинистая дикарка со свежим шрамом на лбу смотрела на них затравленно, словно загнанный в ловушку зверек. С чего бы это? Ведь они не сделали ей ничего плохого.
— Попробуй сладости, женщина, — сказал на словенском языке асикрит Никифор, протягивая ей пряники. — Они на меду! Я люблю мед, а ты?
Старуха схватила пряник и вцепилась в него крепкими желтоватыми зубами. А ведь она не так уж и стара, удивились евнухи. Впрочем, чернь изнашивается рано, изнуренная непосильной работой.
— Как тебя зовут, женщина? — спросил Ефимий.
— Милица, — ответила та, шамкая набитым сладостью ртом.
— Как звали твоего уважаемого мужа, почтенная Милица, и где он сейчас? — участливо спросил асикрит.
— Погиб он давно, обры его убили, — ответила та, а в ее выцветших глазах мелькнула застарелая боль. — Бериславом его звали. Он обрина копьем убил. Вот он какой был, Берислав мой!
Асикриты переглянулись и продолжили разговор.
— А где твои дети, уважаемая Милица? — все тем же тоном спросил евнух. — Нам сказали, что у тебя было трое сыновей.
— Обры забрали и продали, — ответила та, а ее глаза недобро блеснули. — Я не знаю, где они теперь.
— Как их звали? — спросил Ефимий.
— Горша, Куно и Стрига, — торопливо ответила Милица.
— Ты не умеешь врать, почтенная Милица, — укоризненно спросил ее Никифор. — Да и зачем ты врешь нам? Ведь мы тебе не враги! Твоих детей звали Само, Ратко и Никша. Скажи нам правду и мы отвезем тебя к сыну. Он объявил большую награду тому, кто найдет тебя. Мы хотим ее получить.
— Правда? — вскинулась она, а в глазах блеснула надежда. И слезы… — Вы отвезете меня к моему Само? Когда?
— Скоро, почтенная, скоро, — задумчиво ответил асикрит. — Кто рассказал тебе про сына и почему ты не нашла его до сих пор?
— Да я и не знала раньше, — разрыдалась Милица. — Стана, подруга моя, оказалась тещей его. Только звали ее почему-то Чеслава, а не Стана. Сын мой мужа ее лютой смертью казнил, а она мне голову за это камнем разбила. Она думала, что убьет меня, да только не убила почему-то. Когда я сына увижу, добрый господин?
— Скоро, Милица, очень скоро, — сказал Никифор. — Иди в дом, мы тронемся в путь уже сегодня.
Старуха послушно ушла в избу, а асикрит Никифор пошел в другой дом, где за столом сидел жупан Любуш, окруженный сыновьями.
— Убедился? — насмешливо спросил жупан. — Наш князек младшего сына в честь деда назвал, Бериславом. Так что, у меня все без обмана. Десять тысяч, ромей. Десять тысяч, и ни номисмой меньше.
— Ты получишь свои деньги, почтенный Любуш, — ледяным тоном ответил ромей. — Но я тебе советую найти ту бабу, которая пыталась ее убить. Это Чеслава, мачеха княгини, и она в розыске уже который год. Ваш боярин Горан ищет ее.
— Мы ее убили, — выпалил Урош, который стоял по правую руку от отца. Услышав имя Горана, он явственно побледнел.
— Тебе следует научиться врать получше, словен, — с брезгливой скукой ответил евнух. — Ты лжешь, как маленький ребенок, который надул в штаны и говорит, что это не он. Кто еще знает?
— Только мы, — хмуро ответил Урош, который опустил глаза вниз. Ту бабу они и, правда, не нашли. Собаки потеряли след у реки. — Было еще двое, но мы их убили. Сказали потом, что это Стана сотворила.
— Разумно, — милостиво кивнул асикрит. — Ты не безнадежен, словен. Найдите эту бабу и убейте. Она вас выдаст. А когда вас возьмут на пытку, то всплывет все. И ваши торговые дела тоже. Ваш князь почему-то не любит тех, кто делает таких, как мы. Странный человек.
* * *
То, что ее обманули, Милица поняла далеко не сразу. Они выплыли по мелким речушкам на простор Моравы, а потом вышли в Дунай, почему-то решив пройти мимо Братиславы безлунной ночью. Она не обращала внимания на эти мелочи, живя будущей встречей с сыном. Ей сказали, что он ждет ее в новом граде напротив ромейского Сингидунума. Белград называлось то место, но и там ее сына не оказалось. Он поехал в Константинополь, чтобы поклониться самому ромейскому императору. Он, ее Само, очень важный человек
