— Позвольте, но ведь это совсем не моя область исследований. Я больше привык рассматривать отдельного человека, его стремления, мотивации, способы соприкосновения с окружающим миром. Я же совсем не историк!
— Это не столь важно, — отмахнулся Карл Либкнехт. — И опять же вы можете привлекать к работе любых специалистов. Как я уже говорил, наше общество, скорее даже клуб по интересам, не имеет особых проблем со средствами. Мы способны оплатить и ваш труд, и труд любых наемных консультантов.
— Хм… — Философ, не смотря на свою основную специальность, был человеком местами достаточно приземленным и слова об отсутствии проблем с финансированием заставили его сердце биться чуточку быстрее. — О каких суммах идет речь?
— Вот наше предложение, — молодой человек достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги и подвинул его собеседнику. Обозначенная там сумма заставила Шопенгауэра мысленно присвистнуть. Это было его жалование в институте за примерно пять лет работы. — Это лично вам. Плюс мы готовы выделять отдельные суммы на наем сторонних консультантов и прочие накладные расходы.
— Кхм… — Шопенгауэр прочистил внезапно запершившее горло, — гонорар видится вполне достойным, но мне нужно все равно подумать. Как я уже говорил, тема исследования не совсем моя.
— Подумайте вот еще о чем, — кивнул Карл Либкнехт, приняв к сведению ответ философа, — вы можете стать основателем нового политического течения. Быть его идеологом и теоретиком. Это не только весьма денежная, но и крайне почетная роль. Особенно если данное направление будет принято в государстве как магистральное. Но это уже от нас зависит, от вас требуется только все обосновать, завернуть высказанную сегодня идею в красивую обертку.
— Я понимаю, о чем вы говорите, молодой человек, — немного раздраженно кивнул Шопенгауэр. — Понимаю все возможные плюсы и минусы. Как я уже говорил, мне нужно подумать.
— Хорошо, я не буду настаивать, — тут же сдал назад его собеседник. — Вот моя карточка. Здесь указан адрес, на который вы можете отправить свой ответ. Единственное, я попрошу не тянуть с этим делом. Буду ждать вашего решения до конца следующей недели.
На этом в общем-то разговор и увял. Либкнехт расплатился за ужин, попрощался с будущим светилом прусской философии и, нацепив на голову шляпу, отправился пешком в сторону центра Берлина, где он снимал меблированные комнаты.
Прокрутив мысленно состоявшийся только что разговор, агент СИБ двадцатичетырехлетний Андрей Малиновский, пришел к выводу, что все сделал правильно, и философ клюнул на достаточно жирную наживку. Таких денег ему явно сейчас не могли предложить ни в Берлине, ни в любом другом университете, и Шопенгауэр, очевидно, должен был схватиться за предоставленную возможность руками и ногами.
Мысль скользнула глубже. Мог ли четырнадцатилетний остолоп, решивший поиграться в политику десять лет назад представить, куда заведет его эта кривая дорожка. Работа на безопасников после выпуска из Александровского лицея совсем не закончилась, наоборот. Его привлекали к активной деятельности по выявлению нелояльных властям элементов, а также — и это в первую очередь — тех, кто тем или иным способом получал деньги из-за границы. Если своих чистосердечных дурачков — именно так их именовали в СИБ — империя еще готова была терпеть и местами даже прощать, то с позарившимися на заграничные деньги была просто беспощадна.
Потом была «официальная» работа в Министерстве Внутренних дел и негласное посещение занятий для агентов службы безопасности. Там молодых безопасников учили слежке, конспирации, вербовке и прочим интересным и полезным для дела вещам.
Думал ли Малиновский о том, что может в какой-то момент «спрыгнуть»? Уйти от сотрудничества с тайной канцелярией и зажить спокойной жизнью? По началу постоянно. А потом как-то втянулся, начал получать от происходящего удовольствие и кроме того проникся определённой важностью выполняемой работы. Когда сталкиваешься с человеческой грязью каждый день, всякие иллюзии по поводу светлого романтического революционного будущего уходят сами собой. Бесследно и безвозвратно.
В Берлин же Андрей Малиновский, получив документы на имя Карла Либкнехта переехал двумя годами ранее после разгрома тайного общества, пожелавшего организовать покушение на государя-регента. Чтобы вывести своего агента из-под удара ему заранее организовали перевод на Кавказ, оттуда он по поддельным документам через территорию османской империи выехал в Австрию, а уже оттуда под новой личной — в столицу Пруссии.
Зачем была нужна вся эта суета с берлинским философом, Малиновский в целом умом понимал — идея сама по себе не сложная в общем-то — хоть и не до конца осознавал ее важность. В то, что немецкие государства, разъединенные последние сколько-то сот лет, смогут объединиться и превратиться в действительно мощного европейского гегемона, парень верил мало. Вся история этого народа прямо твердила обратное.
Впрочем, тут начальству виднее, куда пошлют, туда он и пойдет. Кроме контактов с философом, берлинский негоциант и филантроп Карл Либкнехт занимался подготовкой к выходу в свет нового учебника по немецкому языку. Вернее, не немецкому — прусскому. По заданию из Петербурга специально нанятые тут на месте филологи подготовили учебное пособие, которое максимально возможно тянуло прусский язык во все стороны кроме общенемецкой. Любые заимствования из русского, французского, английского, неологизмы и изменения в грамматике, — все было направлено на то, чтобы обучившийся по этому учебнику студиоз в итоге просто не смог бы понять какого-нибудь жителя Мюнхена, Цюриха или Вены. Малиновский так же смотрел на эту деятельность с определенным скепсисом, не смотря на свое личное мнение старательно выполнял полученные из центра указания.
О чем агент русской разведки не знал, так это о том, что данное направление было выбрано «магистральным» в деятельности русской разведки по всему Европейскому континенту. Очень аккуратно, дабы не всполошить власти, агенты влияния, финансируемые из Санкт-Петербурга, принялись продавливать идею местечкового национализма. Причем подобные процессы были запущены не только в Германии, но также и в Италии, Франции и Испании. В конце концов, если посмотреть более внимательно, то буквально каждую европейскую страну при желании можно было разложить на отдельные составляющие.
Проще всего было в Италии, где стандартное разделение на юг и север к этому моменту уже было отражено на политической карте. Тут оказалось достаточно вбросить в удобренную постоянными конфликтами землю семечки национализма, как его ростки сразу начали бурно пробиваться к свету.
Король Неаполя Франциск при этом уже пережил попытку революции в своей стране — при том, что правил всего-ничего — и чувствовал себя на троне достаточно неуверенно. Тем более, что, хотя идея объединения Италии еще не была столь популярна на Аппенинах, — сложно думать о таком, когда кусок своей земли принадлежит Франции, а кусок — Австрии — первые мысли о «рисорджименто» уже вполне гуляли в головах местных интеллектуалов.
В такой ситуации разрыв с общеитальянским прошлым и переориентирование на создание «Неаполитанской нации» мгновенно стало той соломинкой, за которую хватается утопающий. Тем более, что и южноитальянский язык — теперь официально названный Неаполитанским — действительно сильно отличался от того, на чем говорили жители севера, тут даже придумывать ничего не пришлось.
Если брать Францию, то в ее составе был прекрасный регион Бретань, жители которого и в двадцать первом веке себя французами не считали. В Испании были каталонцы и баски. Про Австрию и говорить смысла нет, там вообще каждой твари по паре.
Понятно, что работать в условиях активного противодействия правительств гораздо сложнее… Но не невозможно. Так, например, книги и периодику на бретонском языке, запрещенном к использованию во Франции печатали в Лондоне, а потом перебрасывали на континент через Ла-Манш контрабандным путем. А материалы на каталанском производились во уже во Франции. Поскольку каждый в Европе с удовольствием был готов подгадить соседям, никакого противодействия такой деятельности Россия практически не видела.
