— Что вы тут делаете? — обратился к епископу бельгиец. — Думаете, пришло время нам, реликтовым развалинам, сдохнуть? По разные стороны баррикад, разумеется!
Епископ улыбнулся и молча продолжил благословлять пассажиров.
— Вы мне напоминаете Христа, — продолжал дипломат. — Мёртвого Христа, если быть точным! Я потерял работу, но я способен это признать. И вот тут мы с вами расходимся. Вы хотите и дальше заниматься самообманом во имя бессмыслицы, которую считаете богом. Этот бог сидит лишь у вас в голове, на самом деле его не существует! Да посмотрите же, наконец, на эту массу народа вокруг, и включите мозги! Вы для них — ничто. Неприкаянный поп, расточающий бесполезную благодать! Зато я… Ну, хотя бы на минуту они поймут, что я существую, и это случится скоро, быстрее, чем они думают! А вы, ваше преосвященство, останетесь один, как перст. У них, — дипломат крутанул головой, охватывая этим жестом всё кишащее вокруг столпотворение, — нет ни малейшего представления о том, зачем вы нужны. Но вы, несмотря ни на что, продолжаете лезть к ним со своими благословениями. Вот что я вижу, дорогой патер, — ничего больше! Вы ведь благословляете их, правильно, ваше преосвященство?
— В общем-то, так, — согласился, поворачиваясь к дипломату, епископ. — Как апостольский посланник ко всем живущим вдоль Ганга, я желаю своей пастве доброго пути, и молю Господа облегчить и ускорить их путь.
— Что за чушь вы несёте?! — зло рассмеялся бельгиец. — Епископ или нет — вы всего лишь простой священник в душе. Были времена, когда епископами рождались, а не становились, а священники занимались своими маленькими делами. А теперь не стало никаких правил, каждый творит, что ему вздумается! Вы что же, всерьёз полагаете, будто этот вздор кому-нибудь интересен?! Епископ всех дикарей, копошащихся около Ганга! Да, это единственное, в чём они нуждаются! Вы правда думаете, богу есть дело до всего этого сброда?! Может быть, вашему богу, — но не моему, и я в этом чертовски уверен!
Сикх позеленел от страха, — его всего трясло и корчило, он был напуган до смерти. Он смотрел то на двух белых сахибов, упражняющихся в салонной ироничной беседе в самом центре бурлящей человеческой массы, то водил затравленным взглядом, словно танк, шарящий стволом башни из стороны в сторону, и ствол ружья в руках сикха скользил, едва не задевая лиц, плотной стеной окружавших беззащитную пару. Наконец, он не выдержал и ухватил бельгийца за рукав, приплясывая, как ошалевший от ужаса дервиш, надеясь, что его всё же услышат:
— Консул-сахиб! Пожалуйста, давайте теперь уходить! Они меня не боятся уже! Ещё немного минут, они вас тоже не будут бояться! Если так, мы не уйдём живые отсюда! Пожалуйста, консул-сахиб! Я много лет служил для вашей страны, спасите меня! Сейчас пожалуйста, ради бога, спасите меня!
Дипломат сердито посмотрел на сикха:
— У тебя винтовка заряжена?
— Нет, консул-сахиб! — ещё сильнее испугалось «войско». — Зачем?!
— Заряжай, идиот! — прошипел бельгиец.
О, как измельчали нынче отважные сикхи, слава и гордость канувших в Лету империй! Четыре раза дёргал бедняга залипший затвор, и на пятый, наконец, приказ консула был исполнен. Потомок некогда грозных воинов походил сейчас на испитого бродягу с трясущимися руками, пытающегося попасть в замочную скважину, — он дрожал от бороды и тюрбана до самых коричневых пяток. А епископ ответил консулу в тот самый миг, когда сикх дослал патрон в патронник:
— Бог не за них, говорите? Ладно, слушайте. Именно на их стороне он теперь! Видите?! Они идут!
Корабельная сирена «Индийской Звезды» выдала жалобный вопль, способный повергнуть в дрожь и уныние самого несуеверного из капитанов. Он походил на оргастический стон, исторгаемый глухонемым, снедаемым дикой страстью колоссом, который не может слышать безумного воя из собственной глотки: прерывистое рыдание, то выше, то ниже тоном, вскоре сливающееся в единый удушающий рёв, — аллегро, крещендо, сфорцандо, форте. Ржавый орган корабельных труб «Индийской Звезды», испещрённый дырами всевозможных форм и размеров аккомпанировал этому звуку своими дымами. Рёв сирены разнёсся над пирсом, едва только уродец на плечах дерьмоеда захлопнул свою беззубую пасть.
«Калькуттская Звезда» стояла у бокового пирса — полуразложившийся символ некогда блестящего, а теперь столь же распадающегося, как и корабль его имени, города. Капитан кутался в нечто вроде паломнического плаща, и только фуражка на его голове свидетельствовала о том, что он всё ещё при должности. Он смотрел на происходящее пустым взглядом куклы-перчатки, отдавая матросам, поднимающим трапы, команды жестами рук. Два трапа уже были подняты. Консул и его «армия» заняли позицию у третьего. На палубе образовалось немного места для тех, кто по-прежнему толпился на пирсе, изнывающем под тяжестью несметной толпы. И толпа немедленно устремилась к трапу — сначала медленно, словно некая слитная масса, словно тысяченогий стоглавый зверь. Юноша с тонким, красивым лицом, на котором горели огромные глаза, — кажется, ничего, кроме глаз, не было на этом лице — оказался ближе всех: поднятый ствол одинокой винтовки, жалкий символ некогда могучей западной артиллерии, смотрел ему прямо между бровей.
— Огонь! — рявкнул консул.
Ему никогда прежде не доводилось отдавать подобных команд, и где-то на периферии сознания мелькнула удивлённая мысль: оказывается, я на это способен? Сейчас на пороге смерти, он — обыкновенный штатский — испытал настоящую радость оттого, что знает, как именно такая команда должна звучать. Огонь! Ещё одна колония падает к вашим ногам, сэр! Огонь! Таити сдаётся, — поднять флаг! Огонь! Султан Патаки умоляет о протекторате! Огонь! Огонь! Огонь! Мятежные арабы глотают пыль сметаемых артиллерийским огнём укреплений — так вам и надо, мерзавцы! Мы — великая и щедрая раса… Пока ещё. Поэтому — товьсь, цельсь, пли!
Шарканье ног отступающего солдата выдернуло консула из сна наяву. Выстрела не было.
— Чего ты ждёшь?! Огонь, болван!
Момент истины, наконец, наступил — сикх бросился наутёк. Тотальный разгром, который терпят исключительно трусы. Консул посмотрел на епископа. «Когда такое ничтожество, как этот предатель, начинает вещать от имени Всевышнего, — пронеслось в его голове, — и происходит немыслимое — армия покорителей поворачивается задом к врагу и разбегается в страхе!»
Сикх впихнул консулу в руки ружьё и рыбкой нырнул в тяжёлую, маслянистую воду.
— Вы не выстрелите, — покачал головой епископ.
