Рабы с железными ошейниками, на которых были выбиты имена их хозяев, подскочили к братьям и, придерживая стремена, помогли им сойти с коней.
Сен-Жермен, а вслед за ним рыцари и сержанты, стараясь ничему не удивляться, проследовали за провожатым по крытой аллее, оплетенной диким виноградом, и вышли к приземистому зданию, чей фасад украшала резная колоннада из розового фессалийского мрамора. Меж колоннами, в конце широкой каменной лестницы, стоял человек, столь разительно отличающийся от всей окружающей их арабской сказки, как отличалась бы, наверное, черная фигура степного каменного истукана, поставленная среди мраморных греческих статуй.
Это был коренастый воин в полном доспехе, но без шлема. Его черные как смоль, жесткие длинные волосы были собраны в две толстые косы, а узкие раскосые глаза глядели на рыцарей без страха и удивления, скорее выражая недоверие и интерес. Воину было, по оценке Жака, лет тридцать – сорок, хотя и трудно было судить о годах представителя народности, которая внешне столь разительно отличалась от франков. Но то, что это не простой воин, а монгольский нобиль, было понятно и без объяснений – его доспех отливал толстым слоем позолоты, местами оцарапанной стрелами и мечами, а во взгляде светилась внутренняя сила человека, уверенного в себе и привыкшего повелевать.
Судя по тому, как одобрительно хмыкнул стоящий рядом Робер, Жак понял, что рыцарь, как и он, признал в монголе человека, который большую часть жизни провел в походах и сражениях. Воин, не отрывая взгляда от посланников, задал вопрос на незнакомом языке. Слова его были отрывисты, но в то же время показались Жаку неведомой мелодией, наполненной странными звуками.
– Чормаган-нойон, – перевел после небольшой паузы мастер Григ, – спрашивает, кто из вас старший и с кем он будет говорить?
Глава третья,
в которой посланники выясняют, что у правды железное лицо
Багдад, седьмой день мухаррама 626 года хиджры (1228 г., 6 декабря)
Через три дня после встречи с Чормаган-нойоном Робер, озверевший от ожидания и пресыщенный всем, чем только может пресытиться франкский рыцарь в восточном городе, отправился обедать в лучший багдадский духан, прихватив с собой Жака.
– Нам, поди, на днях отправляться в Каракорум, – объяснил он по дороге приятелю. – А там, где живут эти самые монголы, если верить рассказам, едят одних лишь сусликов да лис, запивая их прокисшим кобыльим молоком. Так что, пока есть возможность, нужно немного побаловать желудки чем-то вкусненьким. Как говорил мой покойный дядюшка, граф Гуго де Ретель: «Война войной, а обед строго после мессы».
Назар, будучи, с одной стороны, владельцем собственной кухни и с трепетом относившийся к ее репутации, а с другой – настоящим восточным человеком, для которого воля гостя – закон, после долгих колебаний согласился на определение «лучший духан Багдада после караван-сарая уважаемого Назара», после чего указал приятелям место, где он расположен, и даже выделил провожатого. Духан, в котором собрались обедать Жак и Робер, находился на плоской вершине невысокого холма, стоящего над излучиной Тигра. Отсюда, с разложенного под навесом толстого мягкого ковра открывался великолепный вид на Западный город.
Друзья, за время скитаний по святой земле больше привыкшие к портовым тавернам с ядреными подносчицами, которые скорее думали о том, как заполучить богатого посетителя на сеновал, чем о том, как его обслужить за столом, наконец-то поняли, что такое настоящее восточное гостеприимство. Духанщик, выяснив, что его заведение посетили не простые христиане, а приехавшие с далекого запада франкские посланники, прежде всего, освободил для них самое лучшее место, распорядившись заменить лежащий там вполне приличный ковер на другой, совершенно новый. Затем, дабы ничто не мешало отдыху редких гостей, их ковер был отделен от остальных посетителей переносной плетеной ширмой.
Первым блюдом оказался огромный карп. Рыбину распластовали на цельном куске собственной шкуры, словно раскрытую книгу, и, закрепив на двух кольях, поджарили у открытого огня. Затем, когда рыба дала сок, костер немедленно загасили, оставив лишь угли, положили на них рыбу шкурой вниз и оставили «на дозревание». Пока в большом медном котле кипела вода и варился белый рассыпчатый рис, духанщик, лично опекавший франков, предложил им испробовать незнакомое блюдо «салад».
– Ну, это вроде как овощи, порезанные и приправленные мясом и специями, – переводил для Жака Робер. – У них этот самый «салад» обычно составляет первую и вторую перемену блюд.
– Ну что же, давай попробуем, – согласился Жак. – Только ты спроси, какие они бывают?
– Он говорит, что у них двадцать одна разновидность саладов, – после продолжительной дискуссии объяснил приятелю рыцарь. – Сейчас нам покажут все.
Не успели друзья удивиться, как перед ними словно из-под земли выросли слуги с подносами в руках. На подносах стояли небольшие блюдца с самыми разными яствами, один лишь вид которых свел скулы одновременно у обоих. Робер тихо застонал, повел носом, облизнулся и бросил короткую фразу, после которой слуги начали торопливо переставлять содержимое подносов перед посетителями.
– Пока они рыбу до ума доведут, мы как раз все это и перепробуем, – пояснил приятелю рыцарь, водя своей рыжей пятерней над тарелками и думая с чего бы начать. – Эх, в переметной суме кувшин доброго вина. Как бы нам его приобщить к этому пиру?
– Хозяин – мусульманин, – засомневался Жак. – Боюсь, что если не у нас, так у него будут неприятности.
Но де Мерлан, упорный как все арденнцы, все же прогулялся до коновязи и, не обращая ни малейшего внимания на побелевшее от ужаса лицо духанщика, раскупорил заветный кувшин. Нужно сказать, что мусульманин, в котором вера вынуждена была вступить в борьбу с долгом хозяина, повел себя более благородно, чем рыцарь, ведущий родословную, если верить его словам, еще со времен первых Каролингов. Он быстро распорядился, чтобы христиан прикрыли «от ветра» еще одной ширмой, пересадил ближайших посетителей подальше от безбожников, выставил дозорных на подходе к духану, а его самого совершенно неожиданно одолела кратковременная слепота, которая, впрочем, не мешала ему зорко наблюдать за всем, что происходит под навесом.
Когда кувшин был опустошен, рыба и салады почти съедены, а приятели принялись за рассыпчатый ароматный плов, на пороге духана появился мастер Григ.
– Какие новости, уважаемый? – благодушно поинтересовался разомлевший от вина и отличной еды де Мерлан.
Первая встреча не внесла в их дальнейшую судьбу никакой ясности. Чормаган ограничился тем, что принял от Сен-Жермена послание папы Григория, кивнул и сказал: «В ближайшее время я передам его хану». На вопрос приора о том, что им делать дальше, он лишь коротко бросил: «Не покидайте пределов Багдада. Когда это понадобится – вас найдут».
