— Погоди, Игорь Николаевич, ещё секунду. Можешь мне сказать навскидку, сколько примерно плутония-238 могли хранить на рядовом опытном полигоне в советские времена? Или это глупый вопрос?
— Почему глупый, Антон? Нормальный вопрос. Могу не просто предположить, а сказать достаточно точно. Из соображений безопасности (думаю, с адскими свойствами этой «субстанции» ты уже познакомился) больше одной — двух тонн вещества на складах не держали. Его всего-то тогда на всю страну мы наработали, если мне память не изменяет, тонн двести. Глупцы мы были, чурбаны безмозглые! Думали жить вечно. Такую мину подложили под будущее собственных детей! Прости, Антон, зацепило за живое… Ну, бывай, найдёшь минутку-другую, забегай на огонёк, пропустим по чарке, вспомним молодость. «Дело ясное, что дело тёмное, — подвёл черту генерал, — похоже, Антон Ильич, времени у тебя не просто мало — его совсем нет, или, что ещё хуже, оно, похоже, уже работает против тебя».
Он нажал кнопку вызова дежурного и приказал срочно отыскать Криса.
Тот вошёл через минуту, будто ждал за дверью, хотя на утреннем совещании его не было. Впрочем, Антона это нисколько не удивило: хотя американец не отличался торопливостью и никогда ничему не удивлялся, он обладал феноменальной способностью в нужный момент появляться в нужном месте. Иногда Антону казалось, что, однажды усвоив, приняв умом и сердцем законы духовной жизни, молчаливый Крис в буквальном и строгом их исполнении пошёл дальше иного пустынника. Правда, как и всё прочее в своей личной жизни, эту «работу» американец наглухо закрыл от посторонних глаз. Крис не спешил не потому, что был ленив или равнодушен: за всю свою долгую фронтовую жизнь Антон не встречал более отважного, умелого, инициативного и надёжного воина. Просто Крис не делал лишних движений, как не произносил он и лишних слов; непостижимым и никакими рациональными доводами не объяснимым образом он умудрялся «знать», где ему надлежало быть, когда и что делать. Это знание, по мнению отца Досифея, давно и с интересом следившего за «духовным прогрессом» русского американца, проистекало, похоже, из достигнутой Крисом (благодаря молитве и посту) «тишины ума» — редкой в наши дни способности воспринимать тончайшие импульсы божьих повелений на фоне, по сути, аскетического бесстрастия. Исихазм, или умение человека достигать высших духовных состояний — прямого богообщения, как писал ещё в Средние века один из основателей этого учения Григорий Палама, не являлся уделом одних только монахов-отшельников. Эта заоблачная высота была доступна и избранным мирянам, правда, очень немногим — тем, кому удавалось, следуя точным и строгим указаниям Святых Отцов, выстроить свой «внутренний монастырь». Внешне при этом человек почти не менялся, он мог заниматься любой светской деятельностью на любом уровне общественной иерархии — лишь бы она не шла вразрез с нравственным законом совести. Но внутренне… Внутренне такой человек полностью преображался, обретая недоступные обычным людям способности, энергии и ресурсы. Всецело вверяя себя Богу, исихаст перестаёт тратить силы, время и нервы на заведомо бесцельные и бессмысленные вещи, поглощающие почти весь без остатка жизненный потенциал неверующего и неосознанного человека. Да и как иначе назвать присущие всем нам бесконечные рассудочные терзания и страхи по поводу того, что уже прошло или ещё не наступило, неумение удовлетворяться и жить настоящим, страстное и праздное стремление заглянуть в будущее, которое (ну разве не ясно?!) крепко от нас укрыто. Подобно глупому котёнку, гоняющемуся за солнечным зайчиком, иной высоколобый интеллектуал пытается силами своего довольно-таки куцего разума найти развязку тысячам задач и жизненных ситуаций, разрешить которые нельзя хотя бы уже на том основании, что одной своей стороной каждая из них пребывает в настоящем, а другой — непременно обращена в тёмное и непредсказуемое будущее. Будущее видно только с высоты вечности, только из сферы духа, Царства небесного. Ощущая в себе Бога и всецело пребывая в Нём, смертный и тленный человек может надеяться, что Господь по неизречённой милости своей направит стопы его по безопасному, кратчайшему и полезному для него пути. Но это возможно лишь в том случае, если сам человек открыт Богу, если он ощущает себя смиренной и ничтожно малой частью, клеточкой Тела Христова (как и есть на самом деле!), сознаёт своё пред Ним несовершенство и молитвенно взывает к помощи божьей. Другого выхода нет! Другой путь — это путь глупого и бездарного самомнения, самолюбования и самонадеянности. Дорога в никуда, движение вверх по лестнице, ведущей вниз. Всякий раз, произнося слово «я», человек на шаг отдаляется от Бога — видимо, эту истину раньше и лучше других усвоил, впитал в свою душу молчун Крис. От этой «печки» и началось его восхождение к прозорливости и почти мистической удачливости.
— Выступаем, boss? — как всегда в точку попал Крис.
— Завтра, хотя лучше бы вчера…
— Дюк?
— Он самый.
— Берём всю группу?
— Всю, родимую, плюс две «вертушки» поддержки. Направь «отбойку» Маслову: пусть готовятся, только без самодеятельности.
Антон глазами проводил спину Криса и развернул на столе километровую карту, в центре которой значилось: «Казачий Дюк».
Операция под кодовым названием «Захват» началась.
Побег Егора
Егор очнулся и сразу понял: он в плену. Лежит на земляном полу в каком-то деревянном сарайчике, руки и ноги туго связаны. Сквозь щели между досками пробивается тусклый свет — значит, ещё не ночь.
Сколько он лежит тут без сознания — час, два, пять? Превозмогая боль и головокружение, юноша постарался восстановить в памяти события последних часов. Всё шло гладко, как обычно. Он скрытно обошёл четыре секретных дозора «витязей», расположенных вокруг лагеря наёмников, выслушал краткие донесения дозорных и передал им присланные из деревни воду и еду. Отозвал доблестных братьев Ершовых, заменив их Колькой Рябовым и Сергеем Шмелёвым по кличке Шерлок Холмс — тем пареньком, которого Николай Николаевич Зотов просил подключить к расследованию кражи в мастерских (прощаясь, Серёга успел доверительно сообщить, что «дознание идёт по плану, и уже есть кое-какие соображения»).
Что было потом? Потом знакомой тропой он вышел на опушку леса, где в кустах бузины, увитые диким плющом и лесной малиной с незапамятных времён ржавели три нефтяные цистерны. Времени было — он ещё успел поглядеть на часы — что-то около пяти пополудни. Подходя к цистернам, не заметил ровным счетом ничего подозрительного — ни тени, ни шороха… ничегошеньки! Последнее, что врезалось в память, — резкий толчок в бок, глухой удар, и…кромешная тьма.
«Это ж надо оказаться таким олухом, — с горечью подумал Егор. — А еще «витязем» назвался, другими взялся командовать! Влип на ровном месте, как кур в ощип!.. Ладно, что есть — то есть. Соберись лучше с мыслями, после драки кулаками не машут. Давай по порядку. Первое — молитва. «Отче наш, Иже еси на небесех…». Есть! Второе — верёвки на ногах и руках. Третье — осмотреться»
Избавиться от пут оказалось не так уж сложно. Хотя руки были связаны за спиной, он без особого труда, как учили инструкторы на занятиях по спецподготовке, подтянул ноги к подбородку и рывком продернул их сквозь кольцо рук. Есть! Нашёл торчащий из стены острый гвоздь, и с его помощью растянул тугие узлы бельевой верёвки. Тем же способом освободил ноги. Первая часть задачи выполнена!
Сквозь щель в стене осторожно посмотрел наружу. Взору его предстал лагерь наёмников, только теперь он наблюдал его не в бинокль, а изнутри. Вокруг освещённой бликами вечернего солнца лесной полянки уступом расположились пять брезентовых палаток армейского образца. Одна, ближняя к Егору, размером больше остальных — по-видимому, штабная.
В центре поляны — тлеющий костёр с кучей хвороста. У костра сидят двое — один спиной, другой вполоборота к Егору: первый — в брезентовом плаще с опущенным капюшоном, из-за которого выглядывает мощный затылок с короткой стрижкой, слегка прихваченной сединой; второй — в черном ватнике и лыжной вязаной шапочке, невысокий, худощавый, с бледным, невыразительным, анемичным лицом. Разговаривают тихо, но и то немногое, что достигло ушей Егора, заставило его целиком обратиться в слух.
— Слышь, Философ, что-то Грома с ребятами давно нет.
— Тебе-то что за забота, Шило? Твое дело за костром смотреть да пацана в дровнике стеречь. — Произнеся эти слова, человек в брезентовом плаще обернулся, и Егор разглядел его лицо — загорелое, скуластое, с аккуратно подстриженной окладистой бородкой и широко расставленными серыми глазами. Эти глаза, казалось, глядели прямо на Егора, и он даже вздрогнул и невольно отпрянул от щели в стене — так напугал его этот немигающий, жёсткий взгляд.
