Налицо сильнейший некомплект, в бой идут сущие мальчишки, давно прошли те времена, когда в немецкой дивизии насчитывалось штатных двенадцать с половиной тысяч человек. Но зато в каждой дивизии теперь тяжелый артиллерийский дивизион – две батареи 150-мм гаубиц и одна - 100-мм пушки. Тяжелые пулеметы, пушки на автомобильной тяге, буксируемые огнеметы. По слухам, кайзер сам расстрелял из такого пулемета трофейный британский танк и остался весьма доволен. Возможно, пропагандистский трюк, а возможно и нет.
Хватит ли совокупной мощи трех держав, – Британии, Франции и Америки – чтобы на этот раз сокрушить тевтонскую гордыню и упорство?..
Ах, если бы еще до начала войны, ну или хотя бы в пятнадцатом-шестнадцатом году можно было взять волшебное зеркальце и прозреть будущее, главным образом – роль танков в современной войне. Все было бы совершенно иначе, и победители давно уже праздновали бы триумф в Берлине. К сожалению, время упущено, и немцы уже не считают танки выходцами из преисподней. Наверное, им должно быть очень обидно – едва ли не первыми в мире придумать броневики, но не разглядеть их потенциала. Теперь рейху никогда не угнаться за совокупным выпуском бронированных машин.
Да, у Германии почти нет своих танков, большей частью – трофеи. Зато у Рейха хватает средств их истребления - фугасы из эрзац-взрывчатки, целые поля надолбов, скорострельные орудия, минометы и противотанковые ружья, приемы артстрельбы, позволяющие компенсировать малочисленность, бронебойные пулеметы.
А еще у них есть штурмовики, которые всего год назад чуть было не выиграли войну.
Первая линия обороны - фактические смертники, артнаблюдатели, снайперы, пулеметчики. Их жизнями германцы купят спасение остальных войск от артподготовки и первых бешеных атак. За ними - основная полоса, здесь немцы будут драться в противотанковых мини-фортах, расположенных «кустами» - четыре 37-77-мм орудия, пара 7-9-см минометов, несколько противотанковых ружей, пушки-автоматы и пулеметы. Все тщательно укрыты и имеют по нескольку сменных позиций. Немцы не жалеют бетона и стали, хотя все укрытия маленькие и незаметные. Каждый дюйм пристрелян – ни в лоб, ни в обход. Форты, как звенья незримой кольчуги, цепляются и прикрывают огнем друг друга. И удастся ли разорвать эту сеть – ведомо только всевышнему
В дверь деликатно постучали, вырвав его из омута тяжких размышлений. По заведенному давным-давно обычаю дворецкий, постучав, выждал несколько мгновений и лишь после этой паузы возник на пороге, подобно бесплотному призраку.
- Он прибыл.
Голос человека на пороге был таким же как он сам – почти неощутимым, призрачным.
Ллойд Джордж ограничился лишь одним словом.
- Пригласите.
Дворецкий исчез так же незаметно, как и появился. Премьер откинулся на мягкую обивку спинки кресла, смежил веки, усилием воли отгоняя назойливо мельтешащие перед глазами числа. Есть время сомнениям и есть время беседе, подумал он, не следует смешивать одно с другим без насущной необходимости.
Шаги гостя премьер-министр услышал издалека, идущий по коридору шел решительно, быстро, но без торопливости, ступая твердо и жестко, так, что его было слышно несмотря на ковры. Все ближе и ближе.
Наконец, гость возник в дверном проеме.
- Приветствую вас, сэр Уинстон.
С этими словами Ллойд Джордж встал, приветливо улыбаясь и слегка разведя руки в приветственном жесте.
Сэр Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль изобразил на лице нечто схожее с отражением доброжелательной улыбки премьера и так же решительно, как и прежде, шагнул навстречу хозяину кабинета.
Мгновение они стояли друг против друга, премьер министр и руководитель «танкового комитета» при военном министерстве. Оба сугубо официального вида, в темных сюртуках с серыми жилетами, при стоячих воротничках, до крайности похожие и одновременно как будто пародирующие друг друга – высокий премьер и коренастый «первый танкист страны». Ллойд Джордж на мгновение вспомнил предвыборное собрание в родном Уэльсе, свой любимый костюм-тройку и котелок. В них было бы гораздо удобнее…
- Прошу вас, - он широким жестом пригласил гостя к столу.
- Благодарю, - чуть хрипловато ответил тот.
Начинающему полнеть Черчиллю понадобилось несколько секунд, чтобы уместиться в кресле на изящно выгнутых ножках. Завершив эту ответственную процедуру, он сложил руки на слегка выдающемся под сюртуком брюшке и принял вид крайнего внимания.
Кто дал ему прозвище «бульдог», подумал премьер. Сейчас Черчилль больше всего напоминал мопса-переростка, брюзгливого и весьма недовольного жизнью. Разумеется, председатель Комитета по танкостроению тщательно скрывал свои чувства, но обмануть прожженного политика, каковым являлся хозяин Британской империи, было не в его силах. Ллойд Джордж читал лицо своего гостя как открытую книгу – недовольство, нетерпение (пусть и тщательно скрываемое), ожидание перемен.
Черчилль бросил косой взгляд на объемистую папку с печатями и росписями, разумеется, закрытую. Без сомнения он понял, что в ней, оценил так же и то, что все бумаги заботливо убраны под серый картон. Губы его поджались, «бульдог» устремил взгляд на хозяина кабинета.
- Мы давно не виделись, мой друг, - светским тоном произнес Ллойд Джордж. – Признаться, я корю себя за то, что неотложные дела иногда заставляют меня забыть об узах дружбы.
- Да, понимаю, - хрипловато ответил Черчилль.
- Что с вашим здоровьем? – участливо поинтересовался премьер.
- Болел, - односложно ответил собеседник и, спохватившись, дополнил в том же официальном стиле. – Увы, мое здоровье несколько пошатнулось, но это преходяще.
- Надеюсь, ничего серьезного? – с искренней заботой спросил премьер.
- Слава богу, ничего. Было опасение, что это грипп, но оно не оправдалось.
- Я очень рад, грипп сейчас был бы весьма некстати.
Они обменялись понимающими взглядами. «Испанский» грипп продолжал собирать обильную жатву, не делая различия между странами, сословиями и прочими различиями, поражая равно и принцев, и нищих, преклонных стариков и младенцев в колыбелях. Страшна была даже не столько сама инфлюэнца, сколько ее многочисленные осложнения. Поговаривали, что эпидемия уже унесла жизней больше, чем потеряли все участники войны вместе взятые, но кто сейчас подсчитает – так ли это?..
- Ну что же, можно считать, что мы прошли неизбежный этап обмена любезностями, - без перехода сменил тон и тему Ллойд Джордж. – Полагаю, традиционную преамбулу относительно погоды и здоровья родственников мы опустим.
- Мудрое решение, - с легчайшей ноткой сарказма согласился Черчилль. - «Достоинство всякого дела в его краткости».
- Ах, Уинстон, Уинстон, - мягко укорил его собеседник. – Не следует так искажать цитаты. «Достоинство всякого дела в его завершении» .
- Это не искажение, а творческое переосмысление, - парировал Черчилль. – Удел прогрессивного ума – умение обращать себе на пользу сокровища мировой словесности.
- Разумно, - одобрил премьер. – Весьма разумно и … хм… прогрессивно. Воистину, общение с вами само по себе есть благо. Однако, всему есть свое время. Наступило время перейти к сути дела, если, разумеется, вы не возражаете.
- Совершенно не возражаю, - согласился Черчилль.
Ллойд Джордж положил локти на подлокотники, сложив пальцы домиком и несколько секунд молча смотрел прямо в глаза собеседнику. Черчилль выдержал взгляд с достоинством, лишь слегка перебирая пальцами, все так же сложенными на животе.
Премьер слегка кивнул, словно выражая одобрение увиденному.
- Сэр Уинстон, я буду весьма краток. Вы приносите отчизне неоценимую пользу, пребывая на своем месте, в Комитете, - при этих словах на лице Черчилля болезненно дрогнул мускул, выражая волнение и недовольство, но премьер продолжил как ни в чем не бывало. – Тем не менее, мне кажется, что ваши таланты используются не самым полным и надлежащим образом.
Внешне «бульдог» не изменился ни на йоту, но обостренным чутьем премьер почувствовал, как Черчилль подобрался, обратившись в слух, жадно внемля каждому его слову.
- Да, совершенно ненадлежащим, - повторил Ллойд Джордж, внимательно наблюдая реакцию собеседника. – Увы, в вашей карьере наступил некоторый застой, вызванный операцией в Галлиполи и … событиями минувшего года. Но, мне думается, настало время изменить положение дел.
- И в какой же сфере, по вашему мнению, я мог бы использовать свои достоинства и таланты наиболее… исчерпывающе? – спросил Черчилль, осторожно подбирая каждое слово.
Ллойд Джордж выдержал паузу, наслаждаясь моментом. Начальственное глумление над тем, кто занимает более низкое положение на карьерной лестнице было ему совершенно чуждо, но у Леонарда Спенсера было такое мощное эго, питающее безумную отвагу, что премьер не удержался от искушения легка укоротить его театральной паузой. Диктатор молчал, а его гость тяжко страдал от надежды и неопределенности, старательно скрывая смятение чувств за маской спокойной вежливости.
