— Динмухамед Кунаев… — хрипло выговорил он. — Димаш призвал меня, мы с ним из одного клана — ойык… Но главный у них другой…
— Кто? — выдохнул Ромуальдыч, упирая руки в колени.
— Я его не видел, слышал только… — прохрипел Азамат. — Димаш звал его Андреем Павловичем…
— Кириленко! — вырвалось у меня.
— С-сука… — тяжко охнул «товарищ майор».
— Это типа переворот? — я махнул рукой в сторону проспекта, хотя тот снова опустел.
— Они говорят — революция… — дрогнули губы казаха. — Членов Политбюро переловят и посадят в Лефортово, как Ленин «министров-капиталистов»… Блокируют Министерство обороны и Генштаб, ГРУ и КГБ, МВД… и что там еще? Займут телефонные станции, вокзалы… Обязательно — телецентры в Останкино и на Шаболовке… Блок-посты порасставят, комендантский час введут и пропуска…
— Ну, с ауссвайсами «революционеры» поторопились, — фыркнул я, ожесточенно счищая чужую кровь снегом и сыпля розовыми хлопьями, — пока что мы Москву не сдали!
Веры словам «Азама» у меня не было, сознание отторгало безобразную правду, но уж больно коррелировали с нею мои несуразные «вещие» сны…
— Связи нет! — крикнул прикрепленный, выглядывая из телефонной будки.
Зыбкую тишину надорвал вой моторов и брякающий цокот гусениц — с Вернадского на Ломоносовский выворачивали БМП вперемежку с тентованными армейскими «Уралами».
И тут, откуда ни возьмись, выехала еще одна вереница машин — лобастых «ПАЗиков» и новеньких бортовых «КамАЗов», забитых горланящими бомжеватыми мужиками. Впереди, качая рептильным передком, катил ржавый, облупленный БТР-40А, на борту которого трепетало алое полотнище с намалеванным второпях лозунгом: «Вся власть Совѣтамъ!»
Не думая, повинуясь инстинкту, я нашарил «Калашников» Азамата, и тут облезлый БТР-40 развернул спарку крупнокалиберных пулеметов Владимирова, выдавая очередь. Тяжелые пули, толщиной в палец, ударили веером по фасаду Дома преподавателей, высаживая окна, расколачивая в пыль лепнину и прочие «архитектурные излишества». Шеберстя и позванивая, сверкая льдисто и колюче, посыпались стекла.
Уже на бегу я понял, что не у одного меня прорвало — прикрепленный обогнул «дублерку» с поднятой крышкой багажника, пристраивая на плечо РПГ-7. Присев на колено, он выстрелил, и граната, оставляя дымный след, унеслась к бэтээру. Она вошла в бронированный борт, как нож в картонку, и тут же полыхнуло изо всех щелей, вышибая крышки люков. БТР вильнул, сшибая столб, а мужики в кузовах «КамАЗов» хором заматерились, потрясая кулаками и швыряясь пустыми бутылками. Самый смелый пальнул дуплетом из двухстволки, дробью проредив ветки вяза, и воробьиная стая взмыла грязным облачком.
Грузовики с автобусами, газуя изо всех сил, умчались, а БМП, учащенно лязгавшая в авангарде военной колонны, резко развернулась поперек дороги, скрежеща «гусянками» по асфальту.
Следовавший за ней «Урал» повело на тормозах.
В распахнувшуюся дверцу выглянул бледный лейтенантик в бронежилете 6Б1, напяленном на шинель.
— Вы что, с ума сошли?! — заголосил он, лапая кобуру.
Кто-то высунулся в люк БМП, подтягивая «калаш», но снять меня не успел — хлопнул пистолет с глушителем, и стрелок завалился на броню. Прикрепленный тут же перевел оружие на лейтенанта.
— Стоять… — вытолкнул тот севшим голосом. — Руки вверх…
Через борт «Урала» сиганул тщедушный солдатик в каске поверх ушанки, и заверещал:
— Бросить оружие!
— Я т-тебе щас брошу! — выразился Ромуальдыч, придвигаясь поближе ко мне, и поигрывая «тэтэшником».
Оба прикрепленных и завкафедрой, набычась, усилили фланги.
Колонна замерла, движки клокотали на холостом ходу, а рядовые с сержантами спрыгивали и спрыгивали. Я снял «калаш» с предохранителя.
Не знаю, чем бы все это кончилось — в голове всё чаще мелькала скорбная строчка: «Погиб смертью храбрых…» — но тут, перекрывая рычание мощных моторов, завизжали тормоза.
Громадный черный «ЗиЛ-114» подкатил, пронзительно шипя поддувом в простреленные шины, и ткнулся бампером в БМП, перегородившую дорогу. В глаза сразу бросились кругляши-вмятины, прострочившие лакированный кузов вдоль и поперек. Задняя дверца отворилась, блеснув зеленью пуленепробиваемого стекла, и к солдатам грузно вылез Устинов.
Он выглядел смешно — в пижамных штанах, заправленных в сапоги, в майке-алкоголичке, едва прикрытой полушубком с маршальскими погонами, — но никто даже не улыбнулся. Лоб министра обороны прятал скверно намотанный бинт, испятнанный красным.
— Здравия желаю… — порывом зашелестело по толпе. — Здравия желаю…
Дмитрий Федорович устало обвис на дверце лимузина и нахмурился, оглядывая армейцев.
— Здравствуй, Миша, — рокотнул он, узнав меня, и выпрямился, раздраженно отмахиваясь от офицера охраны в истерзанном кителе. — Товарищи! Мы годами готовились защищать нашу Родину от нашествия извне, а враг напал изнутри, коварный и подлый враг! Мы пока не знаем, кто у них главный…
— Вроде, Кириленко, — обронил я. — Мы взяли «языка», Дмитрий Федорович.
— Вот оно как… — глухо проговорил Устинов, и яростно рубанул рукой. — Гадов надо остановить! Если не сдадутся, уничтожить! Без пощады и жалости! Откуда вы, бойцы?
— 2-я гвардейская Таманская мотострелковая дивизия, товарищ маршал Советского Союза! — отбарабанил лейтенант в «бронике», вытягиваясь и даже, по-моему, привставая на цыпочки.
— Временно переходите под мое командование, — лязгающим голосом сказал маршал, обводя взглядом строй, — как старшего по званию. Какой объект вам приказали занять?
— Т-телецентр, — побледнел лейтенант, — Останкинский…
— За мной! — гаркнул маршал.
Он оглянулся, подыскивая средство передвижения, и тут же подкатила тюнингованная «Волга».
— Садись, Федорыч! — ухмыльнулся в окно Ромуальдыч. — Подброшу!
Министр проворно уселся на переднее сиденье, а я юркнул на заднее, ставя автомат на предохранитель. Вайткус подмигнул мне в зеркальце, ну, и я натянул улыбку в ответ, хотя в душе мутило. Послушать Устинова, так все ясно, как дважды два, а вот у меня ответ не сходился…
— Гони! — резко обронил Дмитрий Федорович, и «Волжанка», чуть дрифтуя на снежных наметах, набрала скорость.
Тот же день, позже
Москва, Кремль
Брежнев нервно мерил шагами кабинет. Подойдет к столу, щелкнет по «рогатым» часам со штурвальчиком, нахмурит лоб — и возвращается к окну. Людно стало в Кремле.
Рядом с передвижкой телевизионщиков, распустившей кабели, зеленела парочка восьмиколесных бэтээров. Курсанты в полном боевом… Десантники в расстегнутых полушубках, чтобы все видели тельняшки… А генералов-то, а генералов…
Верховный главнокомандующий усмехнулся. Во-во, пускай порастрясут штабной жирок, им полезно…
— Леонид Ильич… — прошелестел голос Дебилова.
— Да, Коля? — живо обернулся Брежнев.
— Там товарищ Андропов… — с запинкой доложил главный помощник. — Они задержали Кунаева, вели допрос во внутренней тюрьме, но Динмухамед Ахмедович всё требовал личной встречи… С вами…
— Димаш здесь? — оживился генсек.
— Да.
— Пусть войдет!
Дверь прикрылась ровно на секундочку, чтобы раствориться, впуская Кунаева в наручниках, взмыленного Андропова и абсолютно невозмутимого офицера охраны.
— Рад тебя видеть, Юра, — отрывисто сказал Брежнев, пуская беглую улыбку, — но с товарищем Кунаевым я поговорю один на один.
Первый секретарь компартии Казахстана с усталым удивлением воззрился на генсека. Товарищ?..
— Леонид Ильич… — слабо воспротивился председатель КГБ.
— Один на один, Юра, — надавил генеральный. — И снимите с товарища Кунаева наручники.
Охранник глянул на Андропова, тот обреченно кивнул, и тонкие оковы негодующе клацнули. Динмухамед Ахмедович проводил глазами чекистов, хмуро растирая запястья, а, стоило двери закрыться, обессиленно рухнул на скрипнувший стул.
В мятом костюме и не свежей рубашке, с легкой щетиной на обрюзгшем лице, он выглядел опустившимся интеллигентом, из тех, кто за полстакана крепкого или крепленого читает по памяти пушкинские стихи.
