агентов. После этого он кубарем скатился по лестнице, выскочил на улицу и засвистел в свисток, зовя ближайшего ажана.
Затем приехали сыскари из Сюрте, а потом и журналисты (они платят полицейским, чтобы те сообщали им о громких убийствах). Так история с проваленной секретной операцией попала в газеты. Впрочем, здесь нет ничего удивительного, начиная с этого года, контрразведка Второго Бюро в части гражданских дел подчинена МВД, так что вмешательство Сюрте абсолютно оправданно. Передача контрразведки в Сюрте произошла после скандала с делом Дрейфуса, когда выяснилось, что обвиненный в шпионаже в пользу Австро-Венгрии капитан Генштаба Дрейфус, еврей по национальности, невиновен, а все улики против него сфабрикованы австрийской разведкой[4], чтобы отвести глаза от истинного агента. Следствие по делу Дрейфуса вело Второе Бюро, что и привело к его дискредитации.
Осмотр агентами Сюрте места происшествия ничего особенного не дал. В шкафу, кроме предметов женской одежды были обнаружены и мужские вещи, консьерж сказал, что у девушки был постоянный любовник, художник-испанец с Монмартра, но толком описать его он не мог, а на Монмартре сейчас полно испанцев. Вот внешность самой гризетки-убийцы консьерж описал: по его словам она была красива, с правильными чертами лица, стройна и имела редкое сочетание черных волос с синими глазами и несколько смуглой кожей, что бывает у жителей Средиземноморского побережья Европы. На основании его слов и был нарисован тот портрет, что приведен в газете.
Сотрудник Второго Бюро, оставшийся с закрытой каретой, на которой приехали контрразведчики, никого не видел выходящим из подъезда, пока оттуда с дикими глазами не выскочил консьерж. Впрочем, убийца могла покинуть здание через второй выход во двор, который был проходным и выйти вообще на другой улице. Конечно, консьерж сидел так, что должен видеть оба выхода (лестница одна, а выхода — два), но он сказал, что ничего и никого не видел. Хотя, корреспондент заметил, что консьерж был пьян и вполне мог задремать, прежде чем подняться по лестнице и увидеть разгром в квартирке, а убийца-гризетка к тому времени уже покинула дом. Дворник, который поливал двор, видел выходящего во двор со складным мольбертом и зонтом художника-испанца, которого он нечаянно задел струей воды. Испанец обругал его и вышел на противоположную улицу.
Тут пришел Гурфинкель, рассказал, что падают акции Рено (собственно из-за этого он мне и телефонировал, так как компания Рено числилась в списке моих интересов), недавно выставленные на бирже — на братьев Рено подали патентные иски германские автостроители Даймлер и Бенц у которых они якобы украли патентные идеи самодвижущегося экипажа. Кампанию против Рено поддержала другая автомобильная французская компания — Пежо, надеясь убрать с рынка конкурента силами немцев. Сама Пежо недавно объединилась с компанией Панар-Левассор и даже выиграла гонку на автомобиле с паровым двигателем Панар-Левассор (первый и последний раз в истории, после этого бензиновые двигатели перекроют кислород автомобильным паровикам). Но сейчас Пежо на вершине славы и вполне может сломать конкурента. По слухам, они предложили братьям Рено продать им свой бизнес, но те гордо отказались и теперь акции Рено рухнули ниже номинала. Дав Гурфинкелю указание скупать акции Рено (я-то знал, что Рено выкрутится, доказав, что у них иная конструкция свечи зажигания, чем у немцев, кстати, такой конструкцией свечи пользуются и в XXI веке, да и сама электросхема как и коробка передач у Рено сделаны иначе, более прогрессивно, чем у немцев) и забрав газетку, мол, интересная статья попалось, надо дочитать, отправился домой.
По дороге размышлял, связан ли интерес к нам, прежде всего, к Маше, с убийством агентов и пришел к выводу, что, да, связан. А все началось с визита на Монмартр. Гуляя в Тюильри, мы зашли в павильон, где выставлялись работы художников-импрессионистов. Маше они очень понравились, особенно манера письма красками, отличная от классической живописи, которая всегда казалась ей скучной и надуманной.
— Посмотри, Сашенька, как переливаются краски на этих картинах, они как живые, — восторженно восклицала Маша, глядя на работы художников. — Давай, купим что-нибудь из таких картин!
Тут же, подскочил галерейщик, услышав слово «купим» и стал «впаривать» работы за несусветные тысячи, распознав в нас богатых иностранцев. Когда я попенял ему на завышенные цены, он вскричал:
— Мсье, такого Ренуара и Моне вы не купите дешевле, в галерее Дюран-Рюэля[5] цены еще выше…
— Да, господин Дюран-Рюэль фактически монополизировал рынок произведений импрессионистов, тогда вопрос — откуда у вас вот этот «Руанский собор вечером» как вы утверждаете, кисти Моне, — оборвал я причитания галерейщика.
Как всегда, последовал рассказ-легенда о знакомых художника, решивших продать работу и прочая лабуда, рассчитанная на невежд. Мне же этот Моне показался не слишком удачной копией, если бы это был оригинал, то он давно уже был бы куплен Дюран-Рюэлем. Надо будет непосредственно пообщаться с художниками на Монмартре, там сейчас в моде неоимпрессионизм, который мне лично тоже нравится. Об этом я сообщил Маше и мы договорились на следующий день пойти на Монмартр, познакомиться с художниками, так сказать, в месте их обитания.
Сказано — сделано, на следующий день с утра мы наняли фиакр и поехали на Монмартр, или на Холм, как здесь говорят местные. Сначала ехали по бульвару Монмартр, это улица, сравнимая с Невским проспектом, с 6–7 этажными доходными домами, множеством магазинов и кафе в первых этажах с широкими тротуарами, на которые владельцы кафе выставляют столики и любители выпить в городской суете кофе и почитать свежие газетные новости могут без труда это сделать прямо на улице. Перед проезжей частью растут большие деревья, с кронами выше третьих этажей домов. Фиакры едут по бульвару в три-четыре ряда в каждом направлении.
Доехав до подножия возвышенности, откуда вверх шли улочки с домами постепенно снижающейся этажности и престижности, возница провез нас чуть вверх и остановился на площадке, где, уже стояли два фиакра (ну прямо стоянка такси), и сказал, что дальше вверх он не поедет — дорога крутая и дальше идет не брусчатка, а булыжник, лошадь может поскользнуться и сломать ногу.
— Это сейчас лето, а что тут зимой творится, когда все обледеневает, — объяснил «водитель кобылы», — видите бистро «Веселый калека»? Вот там покалечившиеся и ждут, пока за ними муниципальная госпитальная карета приедет. Бывает, что три-четыре человека собираются, выпивают и сидят в тепле, а когда карета приезжает, их туда чуть не силком затаскивают.
Преодолев подъем по аллее Бруйяр, мы оказались в самой натуральной деревне: одно- и двухэтажные сельские домики за заборчиками из штакетника, лужайки, садики и огородики. Идиллия,
