события в столице в ближайшие дни понесутся вскачь и мое пребывание в городе было необходимым. Отбросив колебания и принять решение помог сигнал от Вселенной, а кто мы супротив Вселенной, ведь правда? В дверь кабинета робко постучали, а после моего, дозволяющего, рыка, робко заглянула одетая по-зимнему, женщина, в которой я, с трудом, узнал Акулину Митрофановну, кухарку, которую я, несколько дней назад, в сопровождении ее избранника — старшего патрульного Клюквина Ивана Никифоровича, отпустил куда-то в район Пскова, решать наследственные дела, оставшиеся после смерти родителей.- Акулина Митрофановна, проходите… — я встал из-за стола: — Проходите, присаживайтесь. Как съездили?После того, как женщина, присев на стул, размотала теплый платок, что как бурнус, окутывал ее голову и лицо, я понял, что съездила в родную деревню моя кухарка не очень хорошо — половину лица женщины покрывал свежий синяк, синяк поменьше, под вторым глазам, делал ее похожей на енота, а нос сильно распух, как бы ни был бы сломан. — Где Иван Никифорович? Что случилось? — я, не дождавшись ответа, выглянул в коридор и попросил пригласить кого-либо из врачей госпиталя, занимавшего соседнее ко дворцу здание. До прихода доктора, женщина успела поведать мне вполне банальную историю — когда пара моих сотрудников приехала в деревню под Ямбургом, где у Акулины внезапно открылось наследство, оказалось, что от крепкого крестьянского хозяйства родителей кухарки остались только голые стены пятистенка, на который, впрочем, уже нашелся покупатель. Двоюродные братья Акулины, благо их в деревне было трое, и они, имея определенный вес в пейзанской общине, уже по справедливости поделили все движимое и недвижимое имущество покойных дяди и тети, посчитав, что «городская» итак, как сыр в масле катается.Но, нежданную родственницу встретили, как полагается, выставили самогон с закуской, помянуть усопших, а после третьего стакана, молча набросились на Ивана и Акулину, избили, с применением лежащих тут же, в горнице поленьев, после чего, связав, выкинули в сарай, а сами сели допивать самогон и решать, как избавится бесследно от непрошенной наследницы и ее сожителя. Акулина пришла в себя, обнаружила, что у Ивана пробита голова и он не приходит в сознание, поняла, что оставаться здесь не стоит, через слуховое окно сарая, выбралась на улицу, и убежала, посчитав. Что помощь она сможет найти только в столице.На ближнюю станцию не пошла, посчитав, что там ее будут искать, как-то, на перекладных, сумела добраться до столицы.Когда Акулину, после осмотра доктором, увели в госпиталь так как сотрясение головного мозга у нее было точно, я уже знал расположение деревни, данные родственников и прочие сведения, вплоть до основного списка присвоенного имущества. Внизу готовили к дальнему перегону грузовик с отделением бойцов, а я оформлял на себя и команду командировочное удостоверение время было не только военное, но и революционное, и всевозможных постов и застав на дорогах было очень много, а любителей покопаться в чужих вещах — еще больше. Наконец все было собрано, газолин и негрол, или что там заливают шофера двигатели и прочие трущиеся места, загружено, я влез на неудобное сидение рядом с водителем и мы покатили, останавливаясь каждые двадцать верст, доливая в кучу отверстий воду, топливо и масло, а утром, поспав несколько часов в паре верст от нужной нам деревне, поев и приведя себя в порядок, приступили к карательной операции. На подворье старшего брата — Николая, я шагнул, разбив щеколду на калитке сильным ударом ноги. Огромный кобель, с ревом бросившийся на меня, оказался сильно умным — увидев, направленный на него автомат, и убедившись, что хозяева на его хриплый лай не выскочили из дома, решил, что смерть красна только на миру, и, горестно поскуливая, убрался за будку, лишь поглядывая оттуда на, идущего к крыльцу, рядом с моей левой ногой, Трефа, как будто спрашивая его «Братан, что происходит?».Шагнув из темных сеней в горницу, где за светлым столом, видно, что хозяйка его постоянно выскребала, сидел здоровый мужик в нательном белье, под рукой которого, на лавке, блестел полированным топорищем, увесистый колун. Хозяйка, баба лет тридцати, выглядывала из-за беленной русской печи, с полатей которой торчали пара светлых головок, прячущихся детей.Я перекрестился на красный угол и сел на лавку, напротив хозяина.- Зачем скотину в горницу привел? –хозяин неприязненно покосился на Трефа, шлепнувшегося на зад, слева от меня, на мытые доски пола.
Глава девятая.
Апрель одна тысяча девятьсот семнадцатого года.
— Скотину я здесь вижу только одну, и она сидит напротив меня. — я смотрел прямо в глаза хозяина дом: — И грабалку от топора убери подальше от греха, а то прольется чья-то кровь.
— Ты что, мне угрожать вздумал? — огромный мужик взвился и навис надо мной, протянул в мою сторону ручищу. Но тут же отдернул ее — Треф, как акула, взвился вверх и громко лязгнул зубами чуть-чуть не дотянувшись до заросшего светлой шерстью кулака.
— Да я! — Николай не внял моему предупреждению, ревя, как бык на случке, потянулся за топором, поэтому я был вынужден выстрелить в бревенчатую стену, совсем рядом с «потерявшим берега» мужиком.
В избе повисла звенящая тишина, только слышно было, как катилась по доске пола гильза от «браунинга», да висело в воздухе сизое пороховое облако. Потом хозяйка за моей спиной уронила ухват (когда успела схватить, боевая баба!), после чего, чуть не сорвав дверь с плетей, в избу ворвался один из моих бойцов.
— Все нормально, командир?
— Нормально. Как у вас?
— Тоже все в порядке. Там его братанов на подворье приволокли. Сильно сопротивлялись, поэтому пришлось немного помять.
— Вы из там к стенке прислоните пока. Будут сопротивляться — стреляйте.
— Ты что творишь, барин? — Николай рассмотрел свежую дыру в бревне, оставленную пулей, и теперь сидел смирно, глядя на дуло пистолета, смотрящего на его живот: — Не старое время, нельзя не по закону простого человека обижать.
— Ты, Николай, совсем тупой? Или ты считаешь, что только тебе можно делать, что вздумается? Только я тебя огорчу. Ты, со своими братьями, возможно, самые жирные караси в этой помойке, что вы деревней Нахаловкой обзываете. Только вы караси, а на карася всегда щука найдется и сторицей спросит со всего вашего, карасиного, семейства. Вы мою работницу Акулину ограбили, родительское добро себе присвоив, еще ей голову проломили и моего сотрудника, старшего милиционера убили, и за это я приехал из самого Санкт-Петербурга тебя к ответу призвать…
— Какого старшего
