четырьмя яркими ацетиленовыми огнями. Два жандарма сосредоточенно крутили педали. «Интересно, по чью они душу? — Подумал Коржов. — В этом-то районе отродясь интеллигентов не видали! Любопытно!».
Ещё любопытнее стало Михаилу, когда он увидел, что дирижабль причалил на крышу того самого дома, где они с матерью квартировали. «Надо будет у соседей расспросить», — решил Коржов, зайдя в первый подъезд и начав подниматься на третий этаж из пяти.
Ключей от квартиры вдова Скороходова, держательница комнат, всем жильцам на руки не выдавала: то ли не доверяла, то ли просто не имела таковых в довольном количестве, так как и сама арендовала это жильё. Добравшись до квартиры, Миша как всегда постучался. Обычно ему отпирали после второго или третьего стука, но в этот раз даже и после четвертого дверь не открылась. Коржов уже стал беспокоиться, когда, постучав в пятый раз, он услышал за дверью шаги, а потом увидел в приоткрывшейся щели физиономию одного из своих соседей.
— Хозяйка не велела вас пускать, — заявил тот, не поздоровавшись.
— Как-так?! У нас на неделю вперёд всё уплачено!
— Моё дело сторона, — сказал сосед. — А что она велела передать, то и сказал.
— Пусти, поговорю с ней!
— Не пускать велели, ясно?
Дверь захлопнулась.
Михаил замолотил, что было силы, решив, что, во всяком случае, не даст нынче уснуть ни одному из постояльцев, если с ним не говорят по-человечески. Через полминуты физиономия соседа снова нарисовалась в дверном проёме.
— Шёл бы ты отсюда подобру поздорову, — меланхолично проговорил тот.
— Скороходову зови сюда! — решительно потребовал Михаил.
Звать держательницу комнат не пришлось. Через несколько секунд она сама обнаружилась с той стороны двери и повела себя как-то совсем уж не по-нормальному:
— Явился, мошенник!
— Какой я вам, мошенник, тётенька?! — обиделся Коржов. — Это вы как раз мошенница выходите, если деньги за кров принимаете, а сами гоните!
— Поговори у меня тут ещё, нигилист! — Пустила в ход новое ругательство Скороходова. — Всё знаю, кто ты есть!
— И кто я есть?
— Коммунист безбожный, вот ты кто! Против батюшки царя злоумышляешь! Думаешь полякам всю Россию подчинить! Да не получится! Следят за тобой люди честные! Следят за сообщают!
— Вы что, Татьяна Минишна?! Какой коммунист, какие поляки?! Вы меня, наверно, с кем-то путаете! Я Коржов, Михаил! Я со стройки! Мы с матерью квартируем!
— Ни с кем я тебя, ирода, не путаю! — ответила хозяйка. — И как звать тебя помню прекрасно. Думал, из ума старуха выжила, так можно в её доме и делишки проворачивать, бомбы готовить? Шалишь! Не тут-то было! Мне люди рассказали, кто ты есть!
— Да не готовил я бомб! И против Государя, ей-богу, не выступаю! — Растерянно оправдывался Коржов. — Вот вам, тётенька, крест!
— Жандармам объяснишься! — Зло ответила хозяйка. — Убирайся, чтоб ноги твоей здесь не было!
— Да вещи хоть отдайте! У меня порты вторые... да рубаха... да у матери бельё... да пять рублей... да книга ещё про милорда!
— Я в окно твои пожитки выкину, — сказала Скороходова. — А деньги удержу как возмещение ущерба моим нервам. Тебе твой милорд, поди, больше заплатит за то, чтоб ты смуту мутил!
Тут дверь снова захлопнулась. Михаил бросился к расположенному на лестнице окну, отворил его и на самом деле увидел, как его одежда падает из окон на мостовую — прямо под ноги расхаживающим туда-сюда голубым мундирам.
— Господа жандармы, поднимайтесь, он пришёл, он здесь! — раздался крик хозяйки.
Чёрт возьми! Эта безумная не только почему-то вообразила, что Миша — какой-то там нигилист! Она ещё и вызвала жандармов! Теперь придётся как-то объяснять им... Да что объяснять-то?! Коржов ни про каких нигилистов ни сном, ни духом. Скажет им, что это всё ошибка... Но поверят ли?
— Не поверят. Бесполезно объяснять. Надо скрываться, — вдруг раздался голос сверху.
Миша поднял голову и увидел на лестнице, ведущей на четвертый этаж, уже знакомого ему странного господина с усами и в полосатом костюме.
— Через минуту они будут здесь, — сказал тот, встретившись с Коржовым взглядом. — Вы им ничего не докажете, будьте уверены.
— Что же мне делать?! — вырвалось у Михаила обращённое скорее не к господину, а к себе самому.
— Убегать!
— Куда?!
— Наверх.
Снизу было слышно, как жандармы уже топают по лестнице.
— Там, на крыше, они оставили без присмотра свой дирижабль. Я сам видел, — сказал господин. — Бежимте туда! Нас как раз двое, чтоб управлять им!
У Миши была тысяча вопросов и тысяча возражений, которые надо было бы предъявить полосатому господину. Но не было времени. Ни говоря ни слова, он бросился вверх по лестнице за своим спасителем. В два счёта они добежали до пятого этажа, выбрались на крышу, коротко подосадовали над тем, что нечем закрыть люк, чтобы задержать голубых мундиров...
А через мгновение уже со всей силы крутили педали, отшвартовав голубой шар от специального приспособления, имевшегося с некоторых пор на каждой столичной крыше.
Глава 13, В которой Венедикт сперва посмеивается над Михаилом, а потом им восхищается.
Налегая на педали и осматривая столицу с высоты птичьего полёта, Венедикт думал о том, что удача всё-таки на его стороне. Вон он, царь Михаил — наконец, в их руках! В том, что скудоумная квартирохозяйка поверит записке, где говорилось, что её жилец Коржов состоит в опасном революционном кружке, были сомнения. В лучшем случае она должна была выгнать «Коржова», а Венедикт предложил бы ему переночевать у себя на квартире. Кто бы мог подумать, что эта Скороходова не только купится, но и даже вызовет жандармов! Ситуация вышла, конечно, рискованная, зато уговаривать Михаила принять помощь не понадобилось. Теперь царь, получается, обязан Венедикту своим спасением... и повязан с ним хищением жандармского имущества!
— Как вам вид столицы сверху, господин Коржов? Отсюда она кажется ещё более величественной, не так ли? — завёл разговор Венедикт.
Он сидел впереди и твёрдо прокладывал маршрут к Свято-Егорьевскому переулку.
— Вы бы, барин, представились, — отозвался расстроенный Миша из-за спины.
— Называйте меня Венедикт.
— А по-батюшке?
— Без отчества.
— Вы, стало быть, поляк? — спросил «Коржов».
— Ну что предрассудки?! «Поляк», «барин», «по батюшке»... Двадцатый век, сударь мой, на носу!
«При социализме это всё неважно станет», — хотел,
