Еще свидетель тех событий рассказывал, что одна из барж с заключёнными, стоявшая у пристани Гольяны, была приготовлена к затоплению на случай прорыва красноармейцев. Спасти заключённых позволил дерзкий рейд большевистских миноносцев «Прыткий», «Прочный» и «Ретивый». Командовал операцией Федор Раскольников. По его приказу при подходе к Гольянам на кораблях были подняты Андреевские флаги вместо красных. Обманув таким образом охранников, Раскольников увел «баржу смерти» в Сарапул. Так были спасены 432 заключённых. По их свидетельствам, перед приходом красных матросов были расстреляны триста заключённых, часть из них была закопана ещё живыми.
В ответ на рейд Раскольникова Главнокомандующий Прикамской Народной армии выпустил приказ, в котором говорилось:
— «Пусть арестованные молят бога, чтобы мы отогнали красных, если красные приблизятся к городу ближе, чем на три версты, то арестантские помещения будут закиданы бомбами».
После этих событий солдат и ушел к большевикам.
О массовых казнях, проводившихся повстанцами, говорили много, так как проводились они частенько. Повстанцам тоже нужен был хлеб, поэтому ни одно из постановлений предыдущей власти, которые касались мобилизации, контрибуции или продразверстки они не отменили. Кроме одного. Было отменено постановление большевиков об отмене смертной казни.
Однажды Селиванову рассказали случай расправы над 22 крестьянами Банниковыми, арестованными потому, что они были однофамильцами советского деятеля. Их стали сечь кнутом-девятихвосткой, в ходе чего 7 из них были забиты насмерть. Остальные были расстреляны.
— «Так чему они все удивляются-то? — размышлял Селиванов, слушая рассказ Кузнецова и вспоминая рассказы других людей. — Сами же начали зверствовать в Ижевске своем. Огороды у них отняли, видите ли. Так давай за это всех расстреляем и перепорем. Э-эх…»
За то время, пока Роман Кузнецов рассказывал свою историю, в тамбур успело набиться уже достаточно много народу. Солдаты слушали рассказ Кузнецова, курили и покачивали головами. Селиванов оглядел курящих людей и тяжко вздохнул.
Он понимал, почему поднятые ижевскими и воткинскими рабочими восстания были жестоко подавлены новой властью, которой уже было не до сантиментов. Речь-то шла об оружейниках.
С другой стороны, побывав в центральных губерниях, Селиванов вдосталь насмотрелся на нищих, озлобленных крестьян и пролетариат, которые хлеба не видели годами, и понимал, что каждый из последних и самых последних бедняков увидел сейчас свой шанс на лучшую жизнь.
Андрон знал, что таких людей подавляющее большинство и «барские замашки» ижевцев для них чужды. Он видел, как на запад и в центр теперь уже бывшей империи сначала собрались сотни тысяч недовольных людей, в том числе и солдат, а потом из центральных губерний во все стороны рванулись голодные, оборванные и доведенные до края нищеты люди.
Вековая боль угнетенных, униженных, оскорбленных и, главное, голодных людей волнами выплескивалась из центральных, поволжских, малороссийских губерний в разные стороны и расходилась по всей стране широкими кругами. Эти люди громили помещичьи усадьбы и хозяйства кулаков, забирали хлеб, уничтожали офицеров и резали дворянские семьи. Для них каждый, у кого в кармане больше рубля, уже был богат. Сейчас все эти люди получили редчайшую возможность вырваться из полунищенского существования и начали ее реализовывать. Нельзя было забывать о еще одном очень важном моменте. В Красной армии кормили и обещали светлое будущее. Для подавляющего большинства населения страны это было действительно путеводной звездой во мраке столетиями продолжавшегося рабства. На свет этой звезды и рвануло семьдесят процентов населения страны. Для этих людей условия, в которых существовали рабочие ижевских и воткинских заводов, представлялись барскими. Каждый выбирал свой путь сам. Селиванов понимал, из-за чего ижевцы и воткинцы сцепились с большевиками, но ему было ясно, что приди Колчак со своим войском в Ижевск и Воткинск раньше большевиков — рабочие пошли бы воевать за красных. Сразу после подавления их Советов, а потом и их восстания белыми. Ориентировавшиеся на Уфимскую Директорию Советы рабочих Воткинска и Ижевска были в той же степени нежизнеспособны, как и это местечковое самопровозглашенное правительство или та же Вятская республика. Как и все другие мелкие территориальные образования.
В результате ижевские и воткинские рабочие остались без своих заводов и домов. Единственное, что у них осталось — ими самими сделанные винтовки в натруженных руках. Так и попали они в те самые пресловутые жернова истории, которые в итоге затянули и воткинцев, и ижевцев аж в Китай.
Когда Кузнецов закончил свой рассказ и замолчал, Андрон, который не говорил Роману ни слова поперек все это время, произнес:
— Теперь, паря, тебя с большевиками только на Божьем Суде сам Господь Бог рассудить сможет. На Земле уже никто никогда и не разберет, кто у вас там был прав, а кто виноват.
— Это еще почему? — Кузнецов невольно вскинулся.
— А потому, касатик, что придешь ты в Рай и, вполне может быть, увидишь там кого-нить из комиссаров, в Ижевске вами растерзанных, из тех, кто через голодранство свое весь мир накормить мечтал. Эти-то точно в Рай попадут. Таким там самое место, еще сам Господь велел делиться.
Лес рубят, щепки летят, а ты — огороды отняли. А тем, у кого огородов и не было никогда, что делать-то?
— Не знаю, дядя.
— Вот и я не знаю, паренек.
Солдаты еще некоторое время постояли в тамбуре. Потом пришла сестра милосердия и прогнала всех в вагон. Начинался осмотр врача, да и замерзли некоторые, пока слушали рассказ молодого калеки-ижевца.
Селиванов тоже пошел со всеми. Он корил себя за то, что не сдержался и не смог смолчать. Андрон достаточно хорошо видел и понимал происходящее. Именно поэтому он всей душой стремился быть как можно дальше от всего этого. Утешало его только то, что нога уже практически зажила и Омск уже совсем недалеко.
Кроме всех милостей судьбы, Селиванов еще и двумя парами валенок разжился. В одних он ходил, а вторую, ту, что была побольше, он оставил впрок. Ее он собирался надеть на сапоги, чтобы ноги не замерзли по дороге к родной деревне.
Солдат каждый вечер молился Святым угодникам и благодарил Господа за такие милости.
