Гаспар Шерош, единственный в Киммерии Почетный Бобер, не знал ответа на этот вопрос. Не знали его и простые бобры, не почетные. Знали бы — не спрашивали бы. А во Внешней Руси с тем же вопросом мыкались не бобры, а люди. Ответа не предвиделось (хотя верующие знали, что по пророчеству ответ будет обретен внезапно, как «Дзын-нь!»). Спрос на молясины рос. Всё более высокими куличами могли похвастать на Пасху киммерийские хозяйки.
Гаспар достал из кармана два крашеных яйца — синее и желтое. Перекрестился, ударил одним яйцом об другое. Желтое треснуло. Гаспар очистил его, съел и снова перекрестился, а скорлупу спрятал — не забыть положить под иконы, как жена велела. Так в Киммерии делали всю пасхальную неделю. Жаль, запить было пока нечем — в Почетные Косторезы Гаспара обещали принять только на Красной Горке.
«Как время-то летит!» — подумал Гаспар, разглядывая двух золотых рыбок на монументе Евпатия Оксиринха. Именно золотой рыбкой в минойском слоговом алфавите записывалось слово «Виктория». Ну, а их у Евпатия было две.
Длинным свистком из верхней форточки размышления Гаспара были прерваны: жена ждала его к ужину. С грустью сложил академик записки. Как же много всего еще не было записано! Если бы старуха Европа не тратила свою жизнь на сны — она, быть может, успела бы кое-что записать.
Но дура она старая, эта Европа.
Владыко мой! К чему сии доносы? Что в них завертывать?
Николай Лесков. Соборяне
— Вам давно не говорили, что вы старый дурак?
Анатолий Маркович Ивнинг, уже скоро пятый год бессменно управлявшийся с делами Его Императорского Величества Личной Канцелярии, обращался с этой фразой к своему платному конфиденту уже третий раз за аудиенцию, так что Хохряков мог ответить точно: последний раз старым дураком его назвали минут тому назад десять, одна-две плюс-минус.
— И в этом словосочетании слово «старый» прошу не считать оскорбительным, это лишь констатация вашего трудового стажа на поприще, которое указано вторым словом.
Они беседовали в кремлевском кабинете Ивнинга, единственном месте, где стояла чудовищно дорогая глушилка для подслушивающих аппаратов. В России таких и не делали, их собирали креолы вручную в Ново-Архангельске при дворе царя Иоакима. Само собой, для Старшего Друга, для России, там делали все самое лучшее. Но почти все глушилки государь забрал в личные покои. Ивнингу досталась только одна, да и ту, видимо, могли в любой миг отнять. Новые люди, которыми окружил себя государь, тоже хотели всевозможной защиты. Государь следил за тем, чтобы они были хорошо защищены, — конечно, от всех, кроме самого государя. А какая может быть защита от верховного дьяка Кремлевского приказа, он же управляющий государевыми делами? Впрочем, данный разговор до поры до времени был секретом даже от государя. Неизвестно ведь еще, что из всего этого выйдет.
Уже пять лет прошло с коронации, уже отпраздновал весь мир сорокалетие Белого Царя, но не светило даже малой надежды на то, что государь подарит стране законного наследника. Ибо жениться он хотел на одной-единственной женщине, и только эту женщину ни секретные службы, ни личная сеть агентов Ивнинга найти не могли. Что хуже всего — это точно известный факт, что когда она пропала — носила она под сердцем сына царя, до рождения всего-то месяц, кажется, оставался. Ну, наследник получился бы «привенчанный», однако со времен Петра Алексеевича ничего плохого в таком наследовании никому не виделось: привенчанная дочь Петра, Елисавета, и по сей день числилась в народе большой любимицей, упокой Господи ее любвеобильную душу, а другая дочь, Анна, была матерью Петра Третьего, родного дедушки государя Александра Павловича, который один только и обеспечил нынешний престол России законным владетелем. Ну, проживет нынешний государь даже еще сорок лет. Даже пятьдесят. А потом что? Опять самозванцы?
Самозванки на роль «временно отсутствующей невесты» царя, княжны Антонины, появлялись регулярно. Однако государь даже не уделял им внимания, все женщины делились для него на две категории — «невеста», будущая императрица, мать наследника, будущего императора Павла III Антонина — и прочие, причем для выяснения «подлинная» очередная Антонина или нет, всего-то и нужно было снять телефонную трубку и спросить. Нет, вовсе не царя спросить, а спросить Горация Игоревича; неизменно получить «Анатолий Маркович, что вы меня всё от дела отрываете? Не даете играть… Нет, вовсе не Антонина…» Ивнинг с грустью отключал связь. Ну что стоит человеку, видящему будущее, просто и ясно сказать: где потенциальная императрица? Знает ведь небось… И ведь во что играет? Или на чем играет? Даже этого знать не положено, потому как прямой приказ царя имеется: «Гораций Игоревич мне сказал всё, что мне нужно. А вам — всё, что нужно вам. Так что не предиктора спрашивайте, а Тоню мне найдите. Где? А вот где есть она, уважаемый, там и найдите…» Ивнинг хорошо знал, что такие приказы государя, да и всей его семьи, исполняются всегда. И еще вчера он понятия не имел о том, как такой приказ исполнить. Сейчас начинала маячить кое-какая надежда. Не очень ясная. Но те кусочки, что принес Хохряков, кое-какую надежду сулили. Хотя какую?..
— И вот, Геннадий Павлович, мы с вами приехали туда, откуда начинали. Вы принесли нечто. А где вы это нечто взяли — объяснить не можете.
— Отчего же! — не в первый раз, видимо, отбрыкнулся собеседник, — Все мое казино, все казино имени великого Федора Михайловича Достоевского, может подтвердить… Весь партком…
Ивнинг вынул из ларца на столе большой бильярдный шар: старинный, кремового цвета, под мамонтовую кость, и подбросил на ладони.
— А шаров вы покупаете за один раз — шестьсот. Или все-таки восемьсот? Кто, скажите, в вашем казино за последний месяц крупней всех продулся?
— Его высокопревосходительство генерал-губернатор Южной Армении… Прилетал из Ново-Сейшельска…
Ивнинг слегка поперхнулся. В эти дела он предпочитал не лезть — он вообще, как всякий нормальный гей, то есть по-русски — голубой, был пацифистом. Разницы между двумя вариантами ислама он не понимал, и в толк не мог взять, почему западный вариант такового признан в Империи чуть ли не второй, «резервной» государственной религией, тогда как восточный — анафематствован всеми мыслимыми способами. А вот следствие по делу о бильярдных шарах передоверить было никому нельзя. Если только всё это не страшно премудрая подделка, похоже, впервые имелся какой-то пригодный к оперативной разработке след пропавшей Антонины.
Следов на стежках-дорожках нынешней Российской Империи было слишком много, никакая виртуальная гончая, мифическая Виля-Баскервиля не унюхала бы на них след одного отдельно взятого человека. Чего только не случилось в мире и в России со времен коронации императора! Орбитальная станция «Москва-сортировочная» уже третий год висела в небе на геостационарной орбите, и год назад император лично на ней побывал в сопровождении канцлера. Император лично написал курс русской истории для шестого класса российских гимназий. Император ввел закон о всеобщем и полном альтернативном высшем образовании. Император одобрил постройку понтонного моста из Владивостока на Гавайи. Император ликвидировал статус Санкт-Петербурга, Екатеринбурга и Паульбурга (бывшего Кенигсберга) как городов, превратил их в города-спутники Великой Москвы, — как и орбитальную станцию («Москва-Орбитальная»), — собирался проделать то же самое еще с десятком городов. Император то, император сё…
А совсем недавно, вопреки всякой логике, царь даровал независимость Армянскому Царству. Два дня весь мир гадал на кофейной гуще, что бы это означало, а на третий день генерал-полковник Аракелян уже стоял в Эль-Кувейте в приемной у растерянного шейха с грамотами, гарантирующими маленькому государству полную защиту и от персов, и от иракцев, ибо ровно половина — западная и, конечно большая половина — бывшего Ирана теперь именовалась Южной Арменией. Аракелян спешил заверить, что никаких претензий к кувейтским мусульманам (разумеется, только к суннитам) ни один человек во всей Федерации Всех Армений претензий иметь не будет вовеки. Сперва никто ничего не понял, но спутники всяких промышленно-переразвитых держав подтвердили: ни Турция, ни Ирак, ни Кувейт больше не имеют общей границы с Ираном. Ибо граничат они с новым государством — Южной Арменией, расположившейся на большей половине Западного Ирана, со столицей в древнем армянском городе Исфагане, — и с Западной Арменией, которая, в свою очередь с юга защищает границы Священной Армении. Ирану, так и быть, пока позволили существовать в границах восточней Исфагана и Йезда. Все иранское побережье Персидского залива называлось теперь Армянским. А залив предполагалось с общего согласия российского императора и царя Южно-Армянского Тимона Первого переименовать в Армянский. Столицей новорожденной Западной Армении ко всеобщему ужасу оказался Трапезунд, мимоходом откушенный у Турции, — но это, как выяснилось, временная мера, лишь до тех пор, пока древняя столица Армении — Ани — не будет перестроена в современный сейсмоустойчивый город. Еще через два часа Тимон Первый присягнул на верность Российскому императору и вернулся в Москву (не из Трапезунда вообще-то, а всего лишь с подмосковной дачи, но это мелкие детали). Царь Западной Армении Грант Первый находился на пути в Трапезунд, и от него никто ничего хорошего не ждал, ибо никто не знал, кто он такой. А император милостиво разрешил недовразумленным персам (проживающим на территории Южной и Западной Армении) пока что пользоваться армянским алфавитом. Пока. Пока для персидского наречия не будет сложена правильная кириллица…
