Ознакомительная версия.
По-отечески положил руку на плечо новику, после чего кивнул: ступай, мол, и без тебя дел хватает. Не отвлекай.
Вот и пришлось Степке переписывать письмо, пришедшее из канцелярии гетмана Войска Запорожского… Весь извелся, чуть клякс не насажал: руки-то тряслись от нетерпения и жгучей обиды. Хорошо ему, старому пню (Степка, по свойственной молодежи привычке, скопом зачислял всех мужей старше тридцати пяти годов в старики), рассуждать: погоди, мол, еще немного! Каких-то полчаса, подумаешь! Да тут каждая лишняя минута адовы муки приносит…
Ясное дело, и строки вышли кривоватые, и несколько раз ошибся, херить[14] пришлось. Ну да ничего, авось Петр Афанасьич в вину не поставит. Спешка-то ради благого дела была!
Кое-как закончил список, торопливо посыпал песочком, стряхнул. Чуть ли не бегом домчался до подьячего, воротил драгоценное письмо, выскочил во двор. И там уж, не сдержавшись, крикнул во все горло:
– Коня мне! Живо! Дело государево!
Свадьба была устроена наспех, чуть ли не тайком, и самым скромным образом, что вызвало большое неудовольствие ясновельможного: невместно, мол, его первому советнику так принижать и себя, и свою невесту! Это же невольно бросает тень и на самого князя! Мне стоило немалых усилий убедить Иеремию, что самому очень жаль, но так будет лучше: ни к чему привлекать к моей скромной персоне лишнее внимание, время еще не пришло… Пока мне лучше оставаться в тени, и моей суженой – тоже. Князь в конце концов согласился, хоть и весьма неохотно:
– Только из уважения к пану первому советнику… Ох, не нравится мне это!
Вторая моя просьба – выделить нам с молодой женой отдельное «жилое помещение» – поначалу была воспринята с полной благосклонностью: мол, о чем разговор! Конечно же, у пана первого советника с супругой будет свой дом! Но когда Иеремия узнал, о какой «жилплощади» идет речь, он чуть не подскочил в кресле:
– Надеюсь, пан шутит?!
И снова пришлось потратить немало времени и нервов, убеждая и упрашивая… Я его уломал, конечно, но изрядно утомился. А князь, похоже, окончательно решил, что все люди нашего времени были с «приветом»… Но все-таки дал добро. Как я и надеялся, окончательно сломил его сопротивление аргумент, что именно таким образом лучше всего удастся сохранить секретность. А также клятвенные заверения, что супруга никоим образом не будет в обиде, не испытает бытовых неудобств и не сочтет подобное обращение неучтивостью. (Все-таки польская галантность – не пустой звук, черт побери! Все эти «Падам до нужек» и прочее…)
– Заверяю ясновельможного, там будут и устроены комнаты, и приведены в надлежащий вид. Я лично прослежу, чтобы их украсили, сделали уютными. Тем более в выбранном мною месте будет жить не одна дама, а две…
– Пан первый советник решил перейти в магометанство и завести гарем? – с ехидством, к которому, однако, примешивалось нескрываемое опасение, осведомился мой господин и повелитель. – Похоже, я вскоре перестану удивляться чему бы то ни было!
Я сдержанно улыбнулся, всем своим видом давая понять: ценю юмор княжьей мосьци…
– Дело в том, что мой помощник, полковник Пшекшивильский-Подопригорский, должен быть все время рядом со мной. Как для работы по внедрению тех самых… э-э-э… новшеств, так и для обучения, о котором шла речь в кабинете ясновельможного, в Лубенском замке. А пан полковник собирается жениться. Я же не настолько жесток, чтобы разлучить его с очаровательной молодой женушкой… Ничего, как говорится, в тесноте, да не в обиде!
– Эх, молодость, молодость… – с улыбкой покачал головой Иеремия. – Попался, значит, в сети Гименея наш бравый улан! А на ком он хочет жениться?
Услышав мой ответ, князь буквально остолбенел:
– Так пан собирается поселить на той лесопилке еще и дочку моего управителя?! Матка Бозка! О-о-о, что скажет по этому поводу пани Катарина Краливская – страшно представить!
– Пан Тадеуш – воин! – с преувеличенной суровостью отчеканил я. – Вот пусть и учится воевать с тещей…
* * *
Хмельницкий с настороженным вниманием рассматривал пленного. То, что услышал гетман, потрясло его, просто не укладывалось в голове! Тем не менее поляк не лгал: уж в этом-то Богдан мог поклясться. Панический страх, плескавшийся в глазах пана, был весьма красноречив. А слова лились с его языка непрерывным потоком, без всякого принуждения…
– Учти: я проверю все, что ты мне сказал! – строго насупившись, на всякий случай пригрозил Хмельницкий. – Проверю со всем тщанием! И если узнаю, что пытался меня обмануть хотя бы в малости… Участь твоя будет страшной. Поэтому советую: коли врешь – признайся, повинись! А то потом поздно будет!
– Як Бога кохам, правду говорю, одну лишь святую правду! – всхлипнул Юрек Беджиховский, истово закрестившись. – Проклятый московит…
И снова полились горькие жалобы на мерзкого пришельца из Московии и его полюбовницу, именующую себя княжной Анной Милославской… А также на бестолкового князя Иеремию, подпавшего под их влияние. В результате чего прославленный благородный шляхтич был ошельмован, опозорен, прикован к столбу, словно медведь на ярмарке, прости Езус…
Богдан растерянно взглянул на генерального писаря, мысленно вопрошая: «Ну, и как все это понимать?!» Выговский ответил ему точно таким же взглядом.
Хлопнула входная дверь. Гетман гневно вскинулся было, но тут же ахнул, просияв:
– Сынку!
Тимош, оттолкнув казака, умоляюще твердившего: «Не велено никого пускать!», кинулся к отцу. Богдан, сорвавшись с кресла, шагнул навстречу:
– Ну, наконец-то… Слава богу! Ох, как же боялся за тебя, как скучал!
– А уж как я скучал, батьку! – дрожащим голосом вымолвил гетманенок, лишь чудом не ударившись в слезы, недостойные казака.
– Листы твои до меня дошли. Но все ли было так, как ты описывал? Не обижал ли хан, не грозил ли? Каково тебе, бедному, пришлось…
– Пустое, батьку! – улыбнулся Тимош, отступив, когда отец разомкнул объятия. – Теперь все позади. Хоть не скрою: напугал он меня изрядно перед самым отъездом, и было из-за чего… – Гетманенок, осекшись, с подозрением взглянул на пана Беджиховского, по-прежнему стоявшего на коленях: – А это кто такой? При нем говорить можно?
– Пленный, коего прислал мне Кривонос, – отозвался Богдан, с нежностью глядя на сына. – Покуда пусть посидит под стражею, потом еще раз с ним потолкую… Гей, Иване! – Гетман обратился к генеральному писарю: – Распорядись-ка насчет этого пана, а потом вели накрывать стол: радость-то у нас какая! Сам Бог велел возвращение сына отпраздновать! Ох, попируем!
Ознакомительная версия.
