– В меня стреляли! – по-русски сообщает он, едва не глотая слова.
– Попали? – интересуюсь я.
– Нет.
– А ты?
– Да. Я убил его! – чуточку нервно отвечает Аркадий.
– Вот и чудненько, – подвожу я итог. – Молодец!
– Но я убил!..
– А что еще было делать?
Ох, уж эти пассажиры! За плечами у них уже такое, что не у каждого спецназовца сыщешь, а порою продолжают переживать, словно девицы.
Губернатор напряженно вслушивается, пытаясь понять, на каком языке мы говорим. Смысл беседы, я думаю, понятен ему без переводчика.
– Сто тысяч песо мне надо до полудня, – я вновь перехожу на английский.
– Но это очень много…
– Я не торговец, а солдат. Это в ваших интересах.
С форта в подтверждение моих слов бухает орудие.
Интересно, в кого? Насколько я понимаю, сопротивление уже сломлено. Вернее, его и не было. Но выстрел звучит очень кстати, и я добавляю нарочито скучающим тоном:
– То, что не дадут нам живые, мы соберем с мертвых.
Пока губернатор пытается поставить на место отвисшую челюсть, подхожу к окну.
Вид открывается чудесный. Восходящее солнце подчеркивает нежную зелень тропической растительности, играет зайчиками на воде знаменитой Карлайской бухты, в которую медленно втягивается наша бригантина.
– Что вы выбираете, сэр?
Наверное, я здорово понравился губернатору. И он спешит не разочаровать меня:
– Хорошо.
Я смотрю на него выжидающе. Только руки сами собой вертят пистолет.
– В полдень деньги будут.
Стоило ли прибедняться?
Берег приближался медленно. Бригантина шла бейдевиндом. Ветер упорно старался отжать нас от выбранного курса, погнать в сторону, но кое-чему мы уже научились, и напрасной была попытка воздушной стихии помешать нашему возвращению.
Мне доводилось ходить под парусом в прежней жизни, но никогда в те счастливые дни я так не радовался приближению порта, как в этот раз. Или дело в том, что тогда я совершал краткие вояжи для собственного удовольствия, а сейчас мы без малого три месяца работали, рэкетируя прибрежное население и коллег-мореплавателей? На дурной пище, частенько с протухшей водой…
Но и порт не был, в сущности, родным. Хотя что теперь для нас родное? Своя страна – и та чужая, словно какой-нибудь Китай.
Какая разница? На сердце было радостно, и душа рвалась к ставшему нашим пристанищем городу. Постоять на твердой земле, увидеть Ленку, помыться, поесть по-человечески, еще лучше – кутнуть по поводу удачного рейса…
Тянули канаты дружно. Свободные от вахты добровольно помогали товарищам. Если бы был толк – дружно дули бы в паруса, чтобы поскорее приблизить долгожданный момент.
Командор стоял на юте, вглядывался в берег, без конца курил трубку. Он добыл в бою те самые брабантские манжеты и выглядел франтовато, как и положено капитану. А то, что одежда была, мягко говоря, не очень чиста, так мы же шли с моря. Ни о какой стирке, да и о собственном мытье в нынешних плаваниях даже речи нет. Побриться и то нельзя. Плохая примета. Разве что ножницами, а как с их помощью убрать щетину?
– Сейчас покончим с формальностями и организуем баньку, – говорит Кабанов.
– Хорошо бы! – мечтательно соглашается Валера.
Его поднадоевшей хандры словно и не бывало. Время – действительно лучший лекарь, особенно когда его нет. Многое стало казаться далеким, как кажется далеким детство. Вместо четких воспоминаний – тени. Призраки ушедших лет. У нас же событий одного дня кому-то хватило бы на пару месяцев. Даже несчастный «Некрасов», кажется, был так давно…
– Все тело чешется, ядрен батон, – добавляет наш шкипер после небольшой паузы. – И как они только тут живут?
– Не они, а мы, – поправляю я его.
Раньше подобные фразы вгоняли штурмана в глубокую меланхолию, но сейчас он лишь улыбается в ответ.
– Ничего, вернемся в Россию, будем топить баню хоть каждый день. – Командор расправляет плечи, словно наше возвращение не за горами.
Хотя это верно. Оно не за горами, а за морями.
Но о родине Сергей давно не говорил. Он вообще в последнее время не делился с нами своими планами, да и наших советов не спрашивал. Словно раз и навсегда решил, что никуда мы от него уже не денемся.
Вопросительно смотрю на нашего предводителя, но он обронил одну фразу и умолк.
– А мы вернемся? – вместо меня спрашивает Валера.
Уж не знаю, хочет ли наш штурман на самом деле вернуться, или нет. Я и про свои-то желания давно не ведаю.
– Обязательно, – кивает Командор.
Хочу, пользуясь случаем, задать закономерный вопрос, но меня прерывают.
Нам королевский прокурор
Заочно вынес приговор,
Но в исполненье привести его не сможет.
И на галерах неспроста
Пусты вакантные места.
Пошли удачу нам в бою, Веселый Роджер!
Голос у Ширяева хриплый, но поет он с душой и на квартердек не входит, а взлетает. Энергия плещет у Гриши через край, ищет выхода. Как-то за рюмочкой он поведал мне о своих детских мечтах. Такое впечатление, что их исполнение пришлось Ширяеву по нраву.
Каждому – свое.
Улыбается даже стоящий тут же Гранье, довольно плохо владеющий русским.
Долгое совместное плавание частично ликвидировало языковую проблему. Общение теперь происходит на дикой смеси русского, французского и английского. Передать хотя бы одну фразу на бумаге – дело гиблое, а в жизни всем все ясно. Главное – это желание понять друг друга.
Так, под ширяевскую песню и втягиваемся в бухту.
На берегу толпится народ. Помимо наших женщин видны моряки, солдаты, арендаторы. Да и богатых камзолов хватает. Каждому интересно, чем кончился поход. Флибустьерство действительно медленно умирает, и мы предстаем в глазах публики этакими последними могиканами.
Бригантина не спеша скользит по рейду. Наконец якорь плюхается с носа, матросы убирают последние паруса.
Вернулись!
Командор первым выпрыгивает из шлюпки прямо в воду и делает несколько шагов до долгожданной суши.
На нем сразу виснут Наташа с Юлей, совсем не думая, что могут сказать о них люди.
В ответ наши флибустьеры издают поощрительно-восторженный рев. Богатая добыча при самых минимальных потерях подняла авторитет Кабанова до немыслимых высот, и даже две женщины вместо одной в глазах лихих разбойников морских дорог свидетельствуют об особой крутости предводителя.
В следующий миг на меня налетает Лена, да так, что от толчка едва удается устоять на ногах. Обнимаю ее с неожиданной пылкостью, словно мальчишка свою первую возлюбленную.
– Папа! – восторженный крик Маратика раздается совсем рядом. Значит, пришла очередь Ширяева гибнуть в объятиях.
