– Ну и купец. Временами. Эх, не спится что-то… Может, еще чего-нибудь затянем?
– А и затянем, – хохотнул Милентий. – Давай какую знаешь, а я подпою.
Подумав, Раничев затянул «Пастушонка», известный в рязанской земле шлягер:
– Ой да шел, пастушок, пастушонок. Ой да, по лугу, лугу…
– По лугу клеверному…
– По лугу клеверному да меж оврагами…
– Меж оврагами, меж березами…
– Меж березами, по сырой земле…
Спев «Пастушонка», без перерыва затянули другую, веселую:
Как сбирались питухи
Пиво пить, пиво пить.
Пиво пенное, да полну кружицу.
Да полну кружицу,
Да корчажицу.
Выпьем! Эх-ма, выпьем!
– Эк выводят, собаки, – прислушался во дворе стражник, оглянувшись, присел у самой двери, слушал. Аж глаза от удовольствия закрыл.
Утром пришли за смердами. Выгнав их на улицу, стражники с грохотом захлопнули дверь так, что откуда-то сверху посыпалась труха. Просыпаясь, Раничев протер глаза, поежился – все ж таки холодновато было спать-то.
– Завтра и наш черед, – посмотрев вслед ушедшим, усмехнулся Милентий, подмигнул Ивану. – Чудно вчера распелись, а?
– Да уж, – Раничев улыбнулся. – Что и сказать, душевно. Еще б гудок или гусли…
– Ага, – хохотнул Милентий. – И сопель, свирель, посвистель… – Глаза его вдруг стали серьезными. Оглянувшись на дверь, он переместился ближе к Ивану:
– Так где ты петь выучился? Только не говори, что с купцами.
Иван пожал плечами:
– Я же сказал, что был скоморохом, странствовал.
Милентий кивнул одному из своих парней:
– А ну, Митря, постой у двери.
Продолжил, понизив голос:
– Я скоморошьи ватажицы, почитай, все ведаю. А ты кого знаешь? – Цыганистые глаза его внимательно смотрели на Ивана.
Тот улыбнулся:
– Салима когда-то знавал, Оглоблю покойничка, Ефима Гудка.
– И язм этих ведал, – прошептал Милентий. – С Гудком когда-то давно в одной ватаге хаживали.
– То дружок мой был первейший. – Иван вздохнул. – Где-то теперь ходит? Говорят, на Москву подался.
– Может, и на Москву, там сейчас богато. Жаль мы там не будем – казнят завтра и нас и тебя, мил человек Иване.
– То есть как это казнят? – не понял Раничев. – Просто так? Без суда и следствия?
– Просто так, – подтвердил Милентий. – Без суда и… Хотя видоков-послухов к нам все ж таки приведут, в самый последний момент. Феоктист-тиун…
Нагнувшись, Милентий поведал Раничеву весьма интересные вещи, касаемые одного из самых влиятельных людей князя Олега Ивановича Рязанского. Оказывается, Феоктист – что о нем вряд ли кто бы сказал – был убежденным противником пыток. То есть пытки-то, конечно, применялись, но лишь к тем, чья вина и без того особых доказательств не требовала, ко всем, кто совершил преступления очевидные, можно сказать – почти что на виду у всего люда. Ну и к простонародью – закупам, холопам, смердам – тоже. Что же касается других, более знатных, с виной, требующей веских доказательств, тут поступали иначе. Феоктист их вообще предварительно практически не допрашивал, да и пытать не велел, так, стращал только. В таких запутанных случаях вину свою обвиняемый обычно узнавал, стоя на подготовленном для казни помосте, можно сказать – прямо на плахе. Обычно перед казнью выступали и свидетели-послухи, много – человек двадцать, – взявшиеся неизвестно откуда. Неподготовленные подсудимые, так до конца и не ведая, в чем их обвиняют, терялись и даже не всегда могли толком ответить на задаваемые княжьим тиуном вопросы. Впрочем, их никто уже особо и не слушал. Заслушав послухов, тиун кивал стражам, палач вскидывал топор – и отделенная от туловища голова татя, к бурной радости собравшихся зевак, подпрыгивая, катилась к краю помоста. Действуя таким образом, Феоктист убивал сразу двух зайцев – не давал возможности подсудимым выстроить линию защиты и приобретал славу справедливого и принципиального судьи. Судьи волею князя.
Встрепенулся Иван, когда Милентий закончил:
– Так я ж свою вину знаю! Феоктист этот мне сразу сказал…
– Это тебе только так кажется, паря, – покачал головой Милентий. – Феоктист хитер да коварен. Специально запутывает. Так что жаль, что не бил кат ни нас, ни тебя. Если б били, вон как ушедших смердов, значит, не казнили бы смертию, так, к батожью бы приговорили да отпустили потом с расквашенными спинами. А раз не бьют – дело плохо.
– Так что же делать? – озаботился Раничев. – Это значит, нас уже, считай, и приговорили?
Милентий молча кивнул, потом снова оглянулся зачем-то – может быть, просто по привычке – зашептал:
– Есть у меня на воле верные люди, отбить могут, знака только ждут, да вот как подать?
– Ну тут уж я вам ничем помочь не могу, – закашлялся Раничев. – Хоть и рад бы.
– Ошибаешься, – усмехнулся Милентий. – Можешь. Пока еще можешь. Есть у меня и тут человече, да только не уговориться никак. Нас-то уж никуда не поведут бел! А ты тут, почитай, первый день, значит, Феоктист тебя еще вызовет – мозги запутать. Так слушай, что делать дале…
– Думаю, по второму варианту лучше выйдет, – выслушав, предположил Иван. – Хотя, конечно, он и опасней, да зато неожиданнее…
– Спроворь сперва тот, – усмехнулся Милентий.
Феоктист не заставил себя долго ждать. Солнце еще едва дошло до полудня, как за Раничевым пришли стражники. Выйдя на улицу, Иван зажмурился – хороший был денек, солнечный, морозный, совсем не ноябрьский. Хрустел под ногами недавно выпавший снежок, чистый, искристо-белый – глазам было больно смотреть. Оглянувшись на стражей, Раничев громко застонал, держась за живот. Те не прореагировали, повели по натоптанной тропинке дальше. Вот и знакомое здание с комнатой следствия и пыточным подвалом, бесшумно отворилась дверь – хорошо были смазаны салом петли. Феоктист встретил узника на пороге, стоял, пощипывая бороду, улыбался елейно:
– Ай, проходи, проходи, мил человече! Вот и воевода, Панфил Чога, вчера в деяньях своих премерзких признался… А ты что ж запираешься? Садись, садись, человече, не стой. Чего стонешь-то?
– Живот схватило. – Раничев вымученно улыбнулся. Глядя на прямо-таки лучившегося хитростью тиуна, он уже и не думал, что сработает предложенный Милентием трюк. Уж слишком детский.
– Чай, отравился чем? – участливо поинтересовался Феоктист.
– Да и не ведаю, – глухо ответил Иван. – Со вчера еще пучит всего. Как бы не опростаться…
Поморщившись, тиун кивнул стражникам:
– Отведите к уборной. Да смотрите у меня! – Он погрозил кулаком.
Выгребная яма с дощатой будкой находилась шагах в двадцати, рядом. Построена была на совесть, даже украшена узорочьем.
– Шевелись там, – распахнув дверь, ворчливо произнес стражник.
