Ляховицкий умолк. Некоторое время молчала и Евгения. Потом спросила:
– Теперь, значит, пришло время вытряхнуть меня из ватной упаковки и вернуть к суровой шпионской действительности? А как я не захочу?
– Захотите, – уверенно произнёс Ляховицкий, – ибо иного выбора у вас нет.
– Ну да, – криво усмехнулась Евгения. – Ведь в случае отказа вы всё расскажете моему теперешнему мужу.
– И это тоже, – кивнул Ляховицкий. – Но не только. Я ведь ещё не всё рассказал. Панас погиб не в результате несчастного случая, его убили.
– Как убили?! – вскричала Евгения. – Кто?!
– Неважно кто, важно – по чьему приказу, – ответил Ляховицкий.
– Вы намекаете на то, что это Михаил… – начала Евгения, но Ляховицкий её остановил.
– Нет, Жехорский здесь ни при чём. Смею предположить, что от него это тщательно скрывают.
– Тогда кто?
– А вы сами не догадываетесь? Вспомните историю ваших отношений с Жехорским. Вас ведь тянуло друг к другу, отчаянно тянуло, не правда ли? И что стало препятствием, вернее, кто стал препятствием непреодолимой для вас обеих силы, которая мешала вам быть вместе? Ваш муж Панас! А теперь подумайте, Юлия, кто в ближнем окружении Жехорского возглавляет организацию, которая знает всё и про всех? Кто, узнав о тайном желании друга, имеет реальную возможность помочь такому желанию осуществиться? Тем более что и делать-то почти ничего не надо, всего лишь повредить чьё-то альпинистское снаряжение…
* * *
– Он что, меня имел в виду?! – воскликнул искренне возмущённый Николай.
– Тебя, Коля, тебя, – слабо улыбнулась Евгения. – Но ты успокойся, я в тот момент уже не верила в то, что говорил этот лживый человек.
– Почему? – спросил Николай, тут же понял, что сморозил глупость, и укоризненный взгляд Евгении был тому лишь подтверждением, потому поспешил поправиться. – Я имею в виду, как ты его разоблачила?
– В тот момент никак, – ответила Евгения. – Просто внутри меня стало образовываться нечто кричащее: не верь этому уроду, он врёт, врёт! Тогда я просто ушла, сославшись на то, что мне надо всё обдумать, и поспешила домой, где почти сразу свалилась в горячке.
– Это я помню, – кивнул Николай. – Ты нас всех тогда сильно напугала. Была без сознания, сильно температурила, бредила, а врачи разводили руками. Но через два дня всё прошло. Правда, ты стала какой-то другой.
– Ты заметил?
– И не только я, но сейчас неважно.
– Да нет, Коля, – возразила Евгения, – именно это сейчас и важно. В те два дня я реально ощущала себя одновременно двумя женщинами. Одна, прежняя, металась в жару, другая, новая, как бы смотрела фильм про себя настоящую. Эта мразь, Ляховицкий, включил некий таинственный механизм, назвав меня Юлией, без понятия о том, что это и есть моё настоящее имя. Юлия Гольдберг, тебе знакомо это имя, Коля? По глазам вижу, что знакомо. Да, я та самая девушка, которая забеременела от младшего Абрамова, и чья жизнь столь трагически оборвалась падением с крыши. Ты знаешь, Коля, а я ведь побывала на своей могиле. Скажу тебе: это забавно…
Недоговорив, Евгения замолкла. Молчал и Николай. Потом женщина продолжила рассказ, но не с того места, на котором остановилась.
– То, что я видела по ту сторону сознания в те два дня, совсем не похоже ни на сон, ни на бред, потому я и назвала это фильмом – очень схоже, с одной лишь разницей: ты сидишь не в зале, а находишься внутри действа в качестве бестелесного наблюдателя. В основном вся жизнь пролетала передо мной на ускоренной перемотке, но иногда действо замедлялось и шло со всеми подробностями. Притом я видела не только то, что происходило непосредственно со мной, но и то, чего видеть в настоящей жизни никак не могла. Вот только почему-то я была абсолютно уверена: всё так и было!
…Если в прихожей Руфь ещё испытывала лёгкое волнение, то, войдя в комнату, сразу от него избавилась. Накрытый стол был, по её мнению, явным признаком капитуляции. Потому в предложенное полукресло Руфь опустилась с видом победительницы. Ольга Абрамова села по другую сторону стола.
– Чай, или предпочитаете чего покрепче? – спросила хозяйка дома.
– Прежде чем что-то отведать с этого стола, я хотела бы получить ответ на вопрос, который я поставила пред вами во время нашей прошлой встречи.
Произнося эту фразу, Руфь нравилась самой себе. Поза надменная, чуть вызывающая. Слова слетают с ярко накрашенных губ, как острые стрелы. И хотя противник, как ей думается, повержен, не стоит его щадить раньше времени. Вот станем родственниками, тогда…
– Нет.
Ответ Абрамовой настолько не вплетался в мысли Руфь, что она поначалу восприняла его как оговорку.
– Вы сказали «нет», – уточнила она, – я не ослышалась?
– Вы не ослышались, – подтвердила Ольга. – Наш ответ на ваше предложение: нет, свадьбы не будет!
– Но как же так, – пролепетала Руфь, – я ведь вам сказала, что Юлечка беременна. Или, – на её лице мелькнула догадка, – Глеб отрицает, что является отцом будущего ребёнка?
– Нет, – голос Ольги звучал мягко, доброжелательно. – Мой сын не отрицает, что между ним и вашей дочерью произошло… соитие, простите, не смогла подобрать другого слова.
– К чёрту ваши извинения! – воскликнула Руфь. – Если он ничего не отрицает, как прикажете понимать его отказ жениться?!
– Это не его отказ, – поправила Ольга, – это наш общий отказ, отказ всей нашей семьи.
– К чёрту вашу семью! – Руфь распалялась всё больше и больше. – Чем вам не подходит моя дочь?! А… кажется, понимаю. Она вам не подходит, потому что она еврейка, я угадала?!
– Какая глупость… – поморщилась Ольга.
– Глупость?! – вскричала Руфь. – Хороша глупость, из-за которой у моей девочки растёт живот!
– Вот что! – голос Абрамовой настолько враз окреп, что заморозил на устах Руфь готовые слететь с них слова. – Хватит истерить. Помолчите немного и послушайте меня! Я поговорила с Глебом. Он хорошо отзывается о Юле, он не отрицает того, что она ему немного нравится, но он её не любит. Понимаете? Нелюбит!
Щёки Руфь вспыхнули, как два аленьких цветочка.
– То есть, вы хотите сказать, что ваш сын обрюхатил мою дочь без любви? Проще говоря, изнасиловал мою девочку?!
