— Это еще ничего не значит, — прозвучал ответ, — он мог его в кого-нибудь метнуть, мог попросту выронить. В конце концов это может быть не тот самый кинжал, а похожий. Сложно ли перепутать в пылу боя?
— Ты что же, мне не веришь? — возмутился рыцарь.
— Отнюдь нет. Конечно же, твои слова — очень весомый довод, но это всего лишь слова. У нас нет доказательств, и мы ничем не можем припереть Майорано к стенке.
— И потому будем дожидаться, пока он нас к этой самой стенке припрет — у него-то точно найдется чем.
Однако вслух в кормовой надстройке дромона звучало совсем другое.
— …Между четырьмя этими церквями располагается сад. Крыши над ним нет, стены так и сияют золотом, пол же выложен драгоценными каменьями. Посреди сходятся четыре цепи, каждая из которых тянется от одной из церквей. В том месте, где они скреплены воедино, и есть сердцевина мира. А еще к югу от этого места на горе Сион располагается церковь Святого Симеона. Там Господь омыл стопы учеников своих, и там же висит его терновый венец. По словам людей сведущих, именно в этом месте окончила свои земные дни Дева Мария, — рассказывал благочестивому монаху столь же благочестивый рыцарь.
Спутницы святого отца внимали речам воинственного пилигрима со смешанными чувствами. Точно пытаясь разгадать их, рыцарь то и дело кидал заинтересованные взгляды на девушек. Лицо одной из них, впрочем, было укутано серебристой тканью, полупрозрачной, но все же скрывающей ее черты. Зато ясный лик вельможной госпожи был щедро представлен для любования, словно бы в награду победителям.
— Эт самое, мой господин! — Оруженосец, высокий, худой, словно рыцарское копье, со взглядом столь же острым и переносицей, приобретшей форму латинской S в неведомых жизненных передрягах, насмешливо перебил своего рыцаря, явно не слишком заботясь о законах куртуазии. — Ну шо ты барышням голову морочишь? Они тут счас составят компанию Деве Марии, потому шо уже все мухи от твоего рассказа давно повыздыхали. Ну да, правда, церквей там валом. Но это ж только кожура банана. Вот помню, пошли мы как-то с господином рыцарем утром подвиг совершать. Вы не глядите, шо он на вид скромный, а так, ежели какой город на копье не возьмет или там армию сарацин не порубит в мелкое какаду, это ж все — день бездарно вычеркнут из жизни. Он мчится в ближайшую церковь, бьет поклоны о камень лбом и так пока очередной колодец не продолбит! Какое ни есть, а по тем местам — тоже полезное времяпрепровождение! Ну так вот, пошли мы, стало быть, на подвиг, и как назло — ни тебе крепости, ни сарацин. А уже далеко отъехали, до церкви тоже возвращаться — ноги по колено стопчешь. Видим — пещера. Ну, мы туда, может, там великан какой притаился или хотя бы сорок разбойников… Никого! А уже пить хочется, потому как земля — святая, а сушняк — обычный, не побоюсь этого слова, посконный и кондовый. И вдруг сэр рыцарь видит — бутылка, ну, в смысле, кувшин. Мы к нему. Он от нас.
— Не зовут ли твоего почтенного господина, о доблестный воин, Гаруном аль Рашидом? — скрытая серебристым покровом, усмехнулась Мафраз.
— Шо, вы уже слышали? Ну надо же, на ходу подметки рвут! Не, его по-разному зовут, он не всегда отзывается. А счас как начал в Святой земле подвиги совершать, так его уже и не зовут вовсе, наоборот вот, попросили найти еще какую-нибудь землю, которую не так жалко…
Севаста Никотея вполуха слушала болтовню тощего франка. Она слыхала, что где-то там за морем есть люди, именующие себя трубадурами, или же менестрелями, которые, не считаясь ни с правдой, ни с приличиями, воспевают подвиги своих господ, и несомненно полагала бойкого оруженосца одним из них. В другой раз она, может быть, уделила бы ему больше внимания, но сейчас ее интересовал сам этот немногословный сдержанный рыцарь с прямым уверенным взглядом чуть задумчивых и даже, пожалуй, грустных глаз. Таких глаз не доводилось ей встречать у воинов, которых она видела прежде, а повидала она их немало.
«Пожалуй, внешность обманчива, — раздумывала Никотея. — Михаил Аргир выше этого рыцаря едва ли не на голову, значительно шире в плечах и выглядит куда как более воинственно. Но, как сказывают, этот франк сегодня на палубе так легко разделался с моим неусыпным стражем, будто был пред ним не грозный воин, а расшалившийся мальчишка. Интересно, он всегда таков или же сейчас просто смущается, любуясь мной? Это хорошо, что он любуется. Можно сказать, глаз не сводит. Не стоит оказывать ему покуда никаких знаков внимания. Можно лишь слушать и временами улыбаться невпопад, просто так, при звуке его речей. Он пойдет за мной, как привязанный щенок. А когда я захочу, этот щенок вновь обратится во льва и уничтожит того, кого я повелю. Это очень кстати, что он появился!
Конечно, Михаил Аргир весьма рискует, отправляясь прямо в руки отца убитого им Алексея Гавраса, но еще вчера открыть архонту Григорию, кто лишил жизни его сына, значило остаться одной среди чужаков. А так…»
Никотея улыбнулась своим мыслям, улыбнулась мягко и нежно, так что сердце всякого мужчины, увидевшего ее в этот миг, непременно должно было заколотиться в страстном желании видеть эту улыбку еще и еще.
— …Ну, тут дракон и говорит моему рыцарю нечеловеческим голосом: «Не губи меня, потому как внесен я в книгу, обтянутую красным бархатом, как самый что ни на есть распоследний негодяй, ну, в смысле, экземпляр. А хочешь, возьми все мои сокровища, шо я тут за триста лет накрышевал». А мой рыцарь ему отвечает: «Где ж я тут таких ослов найду, чтоб они сокровища хрен зна куда тащили? Так шо придется тебя зарубить. Или отдавай самобеглый кувшин — я в нем до самого города Ершалаима верхом поеду». Дракон в слезы, говорит: «Лучше уж руби, потому как кувшин этот сам по себе бегает и никакого сладу с ним нет». Огорчился тогда мой рыцарь и стал вместе с драконом думать, как приманить кувшин. И решили они играть с драконом в подкидного дурака. Полетели в ближайший город, присмотрели подходящего дурака — и давай его подкидывать. Долго ли, коротко ли подкидывали, а кувшин тоже прибежал посмотреть, шо же там такое происходит. Дракон его хвостом — хрясь! Ну и мой рыцарь его тут же на лету взял. Сел на него сверху, а он не тянет. Взмолился, говорит, мол, грузоподъемность не та. Открыли его, а оттуда — дым, ну то есть перегар.
— И что, вылетел джин?
— Садись, два! Не угадала. Оттуда вылез сантехник.
— Лис, что ты несешь?! — то ли возмутился, то ли восхитился его напарник.
— Откуда я знаю? Видишь — на ходу придумываю. Я ж не виноват, шо девушке в простыне «Тыщу и одну ночь» бабушка на ночь читала, да еще небось на языке оригинала!
