Из этого состояния летаргии, нарушаемой тяжелыми кошмарами и галлюцинациями, нас вывели животворные лучи солнца. Мы были так угнетены и пришиблены, что не заметили, как миновала полярная тьма, как зловещая игра северного сияния уступила место отрадному свету дня. Только когда лучезарное светило поднялось уже высоко на небе, я, пригретый под своими одеялами, не понимая, откуда это ощущение тепла, выкарабкался из-под них и в первую минуту с ужасом подумал, что лишился рассудка. Солнце сияло на лазурном небе, обдавая нас волнами света, под нами расстилалось, сверкая и шумя тысячами красок, безбрежное, свободное от льда, море.
— Марсель! Вами! — заорал я, убедившись, наконец, что это не сон, не бред, а подлинная действительность. — Проснитесь! Вставайте! Солнце, день, лето… вставайте же!
Мне пришлось растолкать их: на мгновение у меня похолодело сердце — живы ли они? Но они были живы и, очнувшись от летаргии, одурели от радости так же, как я. Мы кричали «ура», «банзай», и готовы были пуститься в пляс на дне нашей гондолы. В первые минуты мы совсем забыли, что положение наше в, сущности не лучше прежнего, так обрадовали нас тепло и свет.
Марсель хотел было выбросить одеяла, чтобы облегчить шар, летевший довольно низко над морем, но я запротестовал:
— Нет, нет! Как знать? Предположите, что мы попадем в новое течение, которое увлечет нас…
— Обратно на полюс! Ну нет, слуга покорный! Я скорее соглашусь попасть в Сахару…
Однако вскоре мы убедились, что положение наше не слишком отрадное. Шар потихоньку опускался, метра на два в час. Впрочем, мы не унывали…
— Перед нами довольно времени — заметил я. — Не одни же акулы плавают в этом море (одна из этих хищниц показалась на поверхности неподалеку от нас), — ходят здесь и суда. Попадется какое-нибудь навстречу…
Опять потянулись долгие и томительные часы. Наше веселье мало помалу угасло. Солнце начало клониться к закату, наступал вечер, а перед нами по-прежнему расстилалась пустынная, безмолвная гладь.
Вдруг Вами крикнул:
— Судно на юге!
— Где? Где?
Мы кинулись к борту Действительно, вдали виднелось парусное судно.
— На нашем пути, — сказал Марсель. — Лишь бы ветер не переменился. Выкинем сигнал.
Флаги — французский, английский и японский — лежали на дне гондолы. Их мы не выбрасывали, так как ничтожный вес их немного прибавлял тяжести, а остаться без флагов было нежелательно.
Спустя несколько мгновений флаги вились по ветру за бортом «Южного».
Расстояние между нами и судном быстро уменьшалось, Вскоре оно сократилось до полумили.
— Лесоторговец, — заметил Марсель. — Трехмачтовый норвежский бриг. Как он странно движется… Что такое?.. Ах, бедняги, они потерпели аварию! Судно почти разбито. Плывут все-таки… Сейчас мы заговорим с ними.
В самом деле, мы быстро приближались к судну. Но наши крики и сигналы оставались без ответа.
— Неужели они нас не видят? — сказал я. — Этого быть не может…
— Ни души на палубе, — ответил Марсель. — Паруса распущены, а на палубе ни души. Это брошенное судно!
Да, это было судно, потерпевшее аварию и брошенное своим экипажем, пересевшим в шлюпки. Иногда это делается своевременно, иногда преждевременно — и брошенное судно долго блуждает по морям, увлекаемое течениями, становясь иногда в ночное время причиной новых аварий вследствие столкновений. В каком состоянии встретившееся нам судно? Вероятно, в близком к гибели; архаическое парусное судно, бог весть когда построенное, без сомнения, и до аварии представляло из себя почтенную реликвию, годную только на слом.
Но размышлять было некогда.
— Нам нужно спуститься на ту развалину, — сказал Марсель. — Все-таки на ней вернее… В случае крайности хоть плот построим. А «Южный» не продержится до утра; ночью же, если и встретим судно, то рискуем остаться незамеченными.
— Да как нам спуститься? — ответил я. — Мы не можем выпустить газ.
— Нужно, во что бы то ни стало. Через две минуты будет поздно. Сейчас мы пройдем мимо судна.
— Уцепимся все трое за разрывную веревку, — предложил я. — Может быть, удастся.
Мы ухватились за веревку, налегли изо всех сил — нет, не поддается.
— Еще раз, — крикнул Марсель. — Постойте… Беритесь крепче и разом, по команде: раз! два! три!..
Наконец-то! Раздался сухой треск, материя лопнула — и секунду спустя мы были уже в воде, в каких-нибудь десяти метрах от судна. Не теряя времени, мы пустились к судну и не без труда вскарабкались на палубу в тот самый момент, когда солнце опустилось в море.
Остатки «Южного» колыхались на поверхности воды в десяти метрах от судна. Заметив на палубе канат. Вами схватил его конец, кинулся опять в море и вскарабкался на ящик с «бертлотками». Мы поспешили притянуть его обратно к судну — не без тревоги, так как я заметил акул поблизости от остатков «Южного».
Спустя несколько мгновений, гондола и оболочка, наполнившись водой, погрузились в море.
Итак около пяти часов вечера 7 октября (по нашему расчету: на самом деле, как мы узнали позднее, было уже 8 октября) аэрокар «Южный» редакции «2000 года» перестал существовать.
Из его экипажа оставались в живых только три человека — на полуразрушенном судне, игрушке ветра и морских течений. Зловещее впечатление произвела на меня эта немая развалина — точно гроб, потерявший своего обитателя. Как бы то ни было, не одни же брошенные суда плавают по океану; почему бы нам не встретить и судна с экипажем, который подаст нам помощь…
Мы осмотрели палубу, потом — насколько могли — внутреннюю часть. В каюте капитана мы нашли запас одежды и с удовольствием переменили наше промокшее платье. Нашлись и сигары, и спички, и съестные припасы — впрочем, в нашем ящике был запас бертлоток, которого хватило бы на месяц для десяти человек. Однако, к нашему сожалению, на судне не оказалось корабельного журнала, который дал бы нам указания относительно нашего местонахождения. Как видно, покидая судно, капитан взял документы с собой.
Мы решили обрезать паруса, так как по их милости судно то и дело меняло галс и скорее болталось туда и сюда, во все стороны, чем плыло в определенном направлении. Кроме того, в случае перемены погоды они грозили нам бедой. Марсель и Вами выполнили эту операцию с изумительной быстротой и ловкостью; я, не привыкший карабкаться по снастям, ограничился одобрениями и поощрениями.
Ветер крепчал, волнение усиливалось. Вода, болтавшаяся в трюме, зловеще ворчала, море с воем набрасывалось на нашу посудину снаружи, ветер гудел в снастях, которые жалобно визжали и скрипели; судно прыгало, металось, вертелось — прескверная была ночь! Мы решили чередоваться: один спал, двое держали вахту. До четырех часов утра я стоял на вахте сначала с Марселем, потом с Вами — но тщетно мы всматривались в ночную мглу — никаких признаков судна, ни единого огонька не мелькнуло на горизонте…
В четыре часа я ушел спать в капитанскую каюту. Но я и не пытался уснуть. Растянувшись на капитанской койке, в темноте, я с тоской вслушивался в адскую музыку бури, как вдруг, сквозь вой ветра, скрип снастей, рев моря, различил отчаянные крики моих товарищей. Обливаясь холодным потом, я сорвался с койки, выбрался ощупью из каюты, и кое-как добрался до них.
— Кричите, кричите, громче! — гаркнул мне Марсель, — Эй! Эй! Эй!
Не понимая в чем дело, я тем не менее присоединил свой голос к их дуэту и заорал неистово: О-го-го!
Но в то же мгновение последовал страшный толчок, мелькнул ослепительный свет, напомнивший мне печальной памяти «Сириус», и наша развалина была разрезана надвое колоссальным крейсером, шедшим без огней, по уставу военного времени.
Я увидел огромный вал, хлынувший в нашу скорлупу, почувствовал как подо мной разъезжаются балки и доски, и очутился в воде; потом вынырнул на мгновение, опять погрузился в воду, тщетно пытаясь выплыть, и потерял сознание…
Очнувшись, я увидел себя на матрасе между Вами и Марселем. Платье на мне было сухое. Кое-как собравшись с мыслями, я сообразил, что мы взяты на крейсер — но чей, какой нации? Двое часовых стояли недалеко от нас. Когда один из них повернулся к нам лицом, я узнал форму американских моряков и прочел на ленте шапки надпись: «Миннесота».
Стало быть, мы попали в руки неприятеля, мы в плену! Это лучше, чем попасть в желудок акулы, но все же прискорбно.
Я взглянул на товарищей. Лицо Вами поразило меня. Он скалил зубы, гримасничал, морщил лоб, хихикал, глаза его, раньше такие осмысленные и живые, приняли вдруг идиотской выражение.
— Бедный Вами, — подумал я, — помешался, не выдержал!
Я взглянул на Марселя.
— Господи, и он тоже! — подумал я с ужасом. Глаза его бессмысленно уставились куда-то в пространство; он, видимо, не узнавал меня.
Но вдруг, когда оба часовых отвернулись от нас, он бросил на меня быстрый взгляд и шепнул, чуть шевеля губами:
