Впрочем, никто особо не заморачивался насколько тот или иной человек холоп. Где граница между хлопцем и отроком? С какого момента ребенок становится взрослым? Обряды инициации воина с зубодробительными и костеломательными испытаниями уже давно умерли, и точно определить время взросления невозможно. Здесь примерно так же.
Женского рода это понятие не имело. Девка, женщина, по определению нуждается в опеке или защите. А ежели иначе — то она поляница. И никакого отрицательного смысла слово „холоп“ не несло.
Вспоминается книжка, прочитанная еще в „Дубраве“. Подкинули нам ее специально для обсуждения. Там какой-то менеджер, попав в прошлое, строил не то коммунизм, не то первобытнообщинный строй с человеческим лицом. Обсуждали не это, думали, кем бы он стал на самом деле. Здесь прикинули мгновенно. Холопом стал бы. До тех пор, пока не научился чему-нибудь полезному. А вот потом — как себя показал бы.
Но чтобы что-нибудь строить, надо было научиться этому чему-то намного лучше, чем весь остальной род. Тогда его бы слушали. Нам проще, мы кое-что умели очень хорошо. И быстро это доказали».
Кордно, лето 6447 от Сотворения мира, червень
Хмурый, как дождевая туча, Буревой тяжелым взглядом обвел собравшихся. Пришли все. Никто не отлынивал. От каждого племени, от каждого рода, кроме, разве самых захудалых, собрались старшие мужи. Важное дело решить предстояло.
Уважали вятичи ушедшего в Вирий князя. Хоть и был лишь воинским вождем, а не верховным властителем, как у киевлян. Все роды почет оказывали, потому как справедлив был и не искал выгоды даже для горян, из которых вышел. Кто заменить сможет? А начнется дележка княжеского стола — всё. Слишком много вокруг желающих подмять под себя чужие владения. И меря, и булгары, и про хазар забывать не след. А еще братья-славяне, поляне да кривичи. Братья-то, братья, а случая урвать веску-другую не упустят. И дружина поредела сильно. На скорую руку заново не поднимешь. Дружинник — не простой мужик, которому заместо дубины или лука копье дали. Каждого с детства в воинскую науку отдавать надо. Ходота лучших подбирал, мнил дружину иметь не хуже киевской. Не успел… А перегрызутся достойные сворой собак обезумевших, как часто бывает, тут и конец настанет.
Вчерашний разговор до сих пор крутился роем пчел в голове. Буревой был готов ко многому. Согласен был поверить, что русины — боги, спустившиеся на землю. Или потомки божьи. Говорят, за Царьградом живут потомки прямые. Отчего бы и на Руси таким не быть?
Как любой, стоящий близко, шибко крепким в вере скрытник не был. Знал, что Богам нет особого дела до людской грызни, не нужны им мелочность людских поступков да остальная грязь. Знал и как многие «чудеса» во славу Велеса да Перуна устроены. Сам кое-что умел. И глаза отвести, и на ладони огонь запалить…
Но не боги прошлым днем квас с ним пили, а люди. Пришедшие из будущего изменить прошлое. К такому повороту оказался не готов. Настолько, что бессонная ночь прошла в тяжких раздумьях. Даже не прилег. Хоровод мыслей заставлял кружиться по тесной горнице будто плененного волка.
Нет, поверил им сразу. Не врали русины. Или правильнее «русские»? Неважно. Основное — не врали. Умел волхв определять, когда человек врет. Этому искусству учили крепко, готовя с отрочества. Чуть голос дрогнул, нос почесал, взглядом косит малость, или, наоборот, все время в глаза смотрит… Признаков — тьма. А русины не врали. Как не учи, но за столь длинный разговор проколешься обязательно. А разговор долгим получился. В полдень зашел, под вечер только вышел. Пришлось даже выскакивать на крыльцо, махать руками. Время-то вышло. Звяга — парень горячий, мог и начать заваруху…
Мысли снова скакнули к русинам. Нет, не врали. Если что-то не хотели говорить, про то предупреждали. Но надо было решаться. Ведь не к вятичам они шли. К киевлянам. А те, хоть и союзники, но не друзья…
Не выдержал, вышел на улицу проверить посты. Ночные стражи не спали, бдительно зыркая по сторонам. Буревой покрутился в сторожке, выудил из захоронки спрятанные игральные кости, пообещал урезать плату. Но всю ночь сторожей дрючить желания не было. Выбрался из душного строения, вернулся, присел у глухой стены, что располагалась напротив выхода из дружинной избы.
— Не спится?
Неждана. Простоволосая, в гачах, рубахе и накинутой на плечи кошуле странного кроя, со сплошным разрезом спереди, которую русины называли курткой. Подошла, присела рядом. Настолько рядом, что даже ощутил тепло, идущее от тела.
— Мучаешься?
— Да нет. Сторожей проверял.
Не поверила. Только подсела еще ближе, заглянула в лицо:
— Ты пойми, — говорила тихо, добавляя в тон той задушевности, что Буревой приберегал для допросов, — для нас нет вятичей и киевлян. Есть русичи. Славяне. Все один народ. Вятичей знаем. Игоря — еще нет. В той истории было так, а в этой иначе пойдет. Наша задача — не дать русичам воевать друг с другом. И только… Ты же тоже не рвешься ратиться со Светленом? Двойной игры не будет. Если бы Яр с Серым не решили принять вас под руку заранее, тебе бы ничего не рассказали.
Звучало убедительно. И красиво. Очень хотелось верить. Настолько на правду было похоже, что вызывало сомнения. Не бывает так. Вернее, не бывало.
— К чему это? Сомнения развеиваешь? Хорошо получается…
Зачем сказал? Хлесткий звук пощечины разорвал тишину. Боль ожгла щеку.
— Дурак!
Стройная тень метнулась по двору, пронеслась между русинскими караульщиками, что и ночью стояли на посту…
Догонять не стал. Не отрок ведь, кидаться вслед. Не поймет, подумает, что и в правду дурак… Хотя сомнений меньше стало. Самую чуточку…
Буревой загнал воспоминания поглубже, тряхнул головой и вернулся в Явь. Вовремя.
Старейшины, по своему извечному обычаю, шумели и суетились. Каждый кричал, не слушая другого, норовя громкостью крика завесить пустоту в голове… Под этот ор старейшины уже разделились на пять кучек. По числу желающих взгромоздить гузно на княжеский стол. Волхв с трудом скрыл недовольство. Всех пятерых он знал хорошо, и не только по явным делам, но и по тем, которые спрятать каждый норовит. Один девок портить любит по удаленным вескам, второй с киевлянами очень уж плотную дружбу водит… Этих не кликнут. За каждого только его родичи будут, а все остальные — против.
Звучали и другие голоса, более умные или более глупые.
— Игорю-князю кланяться надо, — гулко басил Кремень из Волчьей Сыти. — Всё одно прижмет нас Киев, так лучше собственным словом, чем по нужде!
— Не примет Игорь малой дани. Не поверит, — огрызнулся на него Тикша, старейшина Голодупки, кривя обезображенное шрамами лицо. — И пяти лет не прошло, как сами отказывались платить.
