Найденов шагал, поглядывая по сторонам. Смотреть было особенно не на что. Скульптуры стояли так близко друг к другу, что совершенно застили свет: куда ни глянь, все только шеренги беленых тел. Длина Лысодрома составляла около полукилометра. Простейшая прикидка позволяла заключить, что в общей сложности здесь располагалось никак не меньше тридцати тысяч истуканов.
Монументы походили друг на друга до неотличимости.
Каждый из них представлял собой довольно грубое изображение низкорослого широкозадого человека, одетого в мешковатые брюки и пиджак с круглыми плечами. На ногах у него были ботинки с каменными или гипсовыми шнурками бантиком, на голове — кепка (впрочем, некоторые держали кепку в протянутой руке, и тогда голову украшала только лысина), а на шее — узел галстука. Казалось, скульптор преследовал довольно странную для художника цель, а именно — добиться того, чтобы в облике этого господина не было ровным счетом ничего выдающегося: чтобы он выглядел максимально буднично и безнадежно. Так стоит человек, который знает, что ради него такси не остановится, да к тому же в любом случае нечем платить, — и все же зачем-то тянет руку к проезжей части.
Лица их имели скованное, неживое выражение, и более всего походили на посмертные маски.
Кроме того, взгляд мертвых каменных глаз градусов на тридцать расходился с направлением, по которому протягивались каменные руки. Благодаря этому создавалось впечатление, что истуканы хотят не указать на что-то важное, а, напротив, преследуют тайную цель отвлечь внимание от того, на что и в самом деле следовало бы взглянуть.
Все вместе они выглядели чрезвычайно дружно и родственно. Было легко вообразить, что и на свет они появились именно так: чохом, толпой, все разом — а вовсе не по очереди и не в одиночку. И, напротив, казалось невероятным, что бесчисленные близнецы-братья некогда жили врозь, пребывали в разлуке; и что потом их свозили сюда одного за другим со всех концов кое-как замиренной, расколовшейся страны, чтобы расставить в назидание потомкам… Когда это было? Лет за тридцать до начала эпохи Великого Слияния. Наверное, в ту пору никто не думал, что она уже не за горами. Как всегда, всем хотелось верить, что рукой подать до эры всеобщего благоденствия…
Разрисованное пайнтографами небо голубело и лучилось. По нему скользили сдобные облака. Если облачко задевало краешком жаркий диск искусственного солнца, по всему пространству площади Напоминаний бежали прозрачные косые тени, и в их трепетаниях чудилось, что скульптуры начинают угрожающе пошатываться и переминаться — будто вот-вот шагнут с постаментов и безмолвной каменной лавиной ринутся куда-то в сторону Восточных ворот. Но они не двигались с места — только печальная листва низкорослых растений сдавленно шелестела, напоминая чей-то бессильный ропот…
Найденов миновал восьмиугольные клумбы, отделяющие мрачный прямоугольник Лысодрома, и свернул на Аллею Фавнов.
«Маскавская Мекка» была видна отсюда в полный рост. Ее золотые купола и голубые минареты громоздились многочисленными ярусами, постепенно сужаясь и уводя взгляд все выше — туда, где тупая игла небоскреба в конце концов смыкалась с грандиозным хрустальным куполом.
Купол Рабад-центра имел, в геометрическом смысле, некоторые неправильности: при взгляде сверху наблюдатель отметил бы, что его гладкую выпуклую поверхность портят четыре воронкообразных углубления. Снизу они походили на высокие стеклянные смерчи, восставшие с высоких вершин четырех небоскребов, одним из которых и была «Маскавская Мекка». Если не считать нескольких краевых опор, купол держался именно на этих воронках. Кроме архитектурной, они играли и повседневную практическую роль, соединяя воздушное пространство города с подкупольным пространством Рабад-центра: благодаря им ситикоптеры могли взлетать и садиться на крыши зданий-опор.
И сама «Маскавская Мекка», и площадь перед ней были залиты фотографически ярким светом, в котором блекла поддельная голубизна неба и жар искусственного солнца, а распознать время суток удалось бы, пожалуй, лишь по такой же волшебной бусине, что некогда Господь ниспослал Ною, томящемуся в ковчеге: тускнеет бусина — значит, опускается ночь, снова вспыхивает — наступает день. Но не было здесь ни чудесной бусины, ни даже заурядного петуха, который мог бы криком своим оповестить о наступлении истинного рассвета…
Найденов шагал по одной из радиальных аллей, выводящих к гостиничной площади. Площадь переливалась бликами на жемчужных и антрацитовых боках мобилей, тесно стоявших на внешней парковке. То и дело один или два новых взъезжали по отлогим аппарелям к подъезду, высаживали пассажиров, медленно скатывались вниз, ища места, а потом разочарованно скользили в темный зев подземной стоянки.
Кроме всего прочего «Маскавская Мекка» славилась своими конференцзалами, в которых проходили заседания различных съездов, симпозиумов и ассамблей, — вот и сейчас центральный подъезд украшало многоцветье флагов, вымпелов, эмблем, знамен, каких-то шитых золотом хоругвей, стягов и прапоров.
Нижние этажи здания были расцвечены электрическими гирляндами, световодами, светящимися флажками, которые то расстилали, то комкали свои виртуальные полотнища, мельничными колесами, каждая лопасть которых горела своим цветом и рассыпала свои холодные искры, сполохами сиреневого огня, прожекторами и бог знает чем еще; при взгляде на это великолепие хотелось заслонить глаза руками или отвернуться.
Но ярче всего полыхала огромная надпись, царившая надо всем и наискось, быстрым росчерком, возникающая на фасаде. Разгоревшись в полную силу, она гасла, затем снова начинала разгораться — пока не возникало ощущение, что ее сияющие буквы впечатываются прямо в мозг, — и снова гасла, и снова разгоралась.
КИСМЕТ-ЛОТЕРЕЯ
КИСМЕТ-ЛОТЕРЕЯ
КИСМЕТ-ЛОТЕРЕЯ
КИСМЕТ-ЛОТЕРЕЯ
Найденов нащупал в кармане билет и сжал его пальцами, надеясь, что этот жесткий прямоугольник добавит ему бодрости.
Пустяк, неон, реклама, какой в городе сотни и сотни тысяч. Стеклянные трубочки, наполненные инертным газом.
Погасла, вспыхнула, разгорелась…
Погасла, вспыхнула, разгорелась!..
Громоздкий прямоугольный портал — пештак, — горделиво возвышал свою тридцатиметровую махину. Кружево резьбы делало его похожим на каменную пену. Скользнув в глубокую стрельчатую нишу, также декорированную резьбой и мелкой лепкой, взгляд падал к распахнутым во внутренний двор створкам огромных ворот. Там его немедленно слепило яростное сверкание позолоты.
Оставалось сделать еще десяток шагов — к вызолоченным скульптурам слонов и обезьян, к палисандровым панелям дверей, к блестящим ливреям, к черно-синей форме мамелюков, к роскоши, богатству и свободе… но в душе растекалось не ликование, а тоскливое чувство пугающего одиночества. А если — проигрыш? Что тогда? Шансов на выигрыш больше… но Настя права — если остается пусть даже математически исчезающая, ничтожная — но принципиально реализуемая — возможность проиграть, значит он — безумец! И, следовательно…
— Да какого!.. — невольно охнул Найденов, поворачиваясь.
Мамелюк задумчиво смотрел на него, помахивая резиновой палкой, которой и было совершено в отношении Найденова легкое, но все же болезненное физическое воздействие, а именно: тычок под ребро. Мамелюк был немолод, усат, широк; синее форменное сукно на брюхе перетягивал широкий черный ремень с вензелем на стальной пряжке — «ММ». Те же буквы поблескивали и на тулье бескозырки.
— Проходи, братан, проходи, — лениво сказал он. — Не стой здесь, не надо.
В его голосе звучала нотка природного добродушия.
Найденов понимал, что мамелюка сбил с толку его плащ. В сущности, ошибка была вполне простительной. Если бы не дождь, он бы никогда не отправился сюда в этом старом плаще. Если бы даже он минуту назад скинул его и повесил на руку, охранник не принял бы его за оборванца и не стал взбадривать тычком дубинки, понуждая убраться от стен дорогого отеля…
— Ах ты козел, — несмотря на все «бы», сказал Найденов. — Баран бадахшанский! Ах ты…
Лицо охранника зачерствело; одной рукой он уже тянулся к кнопке переговорного устройства, другая начинала движение, завершением которого должен был стать второй тычок палкой — судя по начальной амплитуде, гораздо более болезненный. Однако и Найденов не терял времени. Мамелюк качнулся, предполагая, должно быть, помешать попытке этого агрессивного типа извлечь оружие, однако не поспел: Найденов уже выхватил билет и сунул его под нос остолбеневшему стражу.
— … ах ты, придурок! — закончил он при этом фразу.
Охранник вытянулся, как на смотру, и уставным движением прижал палку к правой ноге.
