— Э… польщен, — сказал Олег, пытаясь понять, что все это значит, и зачем он понадобился Штилеру.
О том было известно, что он любитель поволочиться за женщинами, и несмотря на старообразную внешность, имеет у них успех, что прекрасно разбирается в искусстве, знаком со многими художниками, не пропускает ни одной выставки в Москве и даже вроде бы собирает собственную коллекцию.
— Такие люди, как ты, нам ооочень нужны, — продолжал вождь пропаганды, вертя в пальцах остро заточенный карандаш. — Те, кто умеет обращаться со словом, кто обладает талантом влиять на других, используя такую простую вещь, как чееерные буковки на белом фоне… Понимаешь?
Олег пожал плечами — лукавить и показывать, что он все улавливает, не собирался.
— Партия сейчас в непростом положении, — Штилер постучал карандашом по столу. — Приходится начинать фактически с нуля, и мы должны использовать все, что у нас есть, чтобы выыыиграть эту войну! Мы начнем наступление, когда наш вождь покинет стены тюрьмы, а это случится скоро, уже через месяц…
Ого, Огневского выпускают?
— И это бууудет такое наступление, которого наши враги не переживут! — вождь пропаганды наклонился вперед, впился взглядом в лицо Олега.
— Да, конечно, — пробормотал тот.
— Тааак, Давид, — Штилер повернулся к Ортенбергу. — Выйди, проверь, как там идет подготовка, — и продолжил только после того, как дверь закрылась за главой сектора печати: — Позволю себе быть с тобой откровенным, и это большая честь, между прочим, ее удостаиваются немногие.
Глаза его, вопреки сказанному, оставались холодными и непроницаемыми — два черных омута, в которых может прятаться все что угодно, и насмешка, и подлость, и тонкий расчет.
— Наша задача состоит в том, чтобы уничтожить Январскую республику, сокрушить государство. Но сделать это снаружи мы не мооожем, — и вновь карандаш отбивает дробь по столу. — Наш единственный шанс — взорвать его изнутри, самим стать государством, сделать так, чтобы это, — вождь пропаганды дернул себя за галстук, — стало знаменем нашей страны. Понимаешь?
Это Олег понимал, а еще он слышал в голосе Штилера надменную уверенность в собственных силах, готовность пойти до конца. В тщедушном теле, за невзрачным лицом крылась стальная воля, способная подчинять себе других.
Слушая Паука, ты невольно проникался убеждением, что все обстоит именно так, как он говорит, и никак иначе.
— Что вообще такое государство? — вещал воспитанник филологического факультета Петроградского университета, понемногу заводясь и наслаждаясь собственным красноречием. — Бездонная бочка, источник всяких благ, и наша задача — добраться до нее, взять ее в свои руки!
В этот момент вождь пропаганды говорил, похоже, от самого сердца.
Олег почувствовал энтузиазм, желание помочь сидящему перед ним человеку в исполнении колоссальной задачи, которую тот взвалил на сутулые плечи… забыл о том, что прямо сегодня вышел из тюрьмы, скучает по семье, плохо одет и на самом деле проголодался.
И тут Штилер резко опустился с небес на землю:
— Я планирую создать губернские управления отдела пропаганды, независимые от местных лидеров, и во главе петроградского мне хотелось бы видеть тебя, товарищ Одинцов. Ты согласен?
Олег на миг потерял дар речи.
— Э… да, — смог выдавить он после паузы. — Только вот как Борис Викторович… эээ…
Вождь пропаганды презрительно улыбнулся:
— Савинков согласен, деваться ему неееекуда.
— Тогда конечно, только…
— Да, я тебя понимаю, — перебил собеседника Штилер. — Негоже тебе жить так, как сейчас. Получишь квартиру в приличном районе, жалование такое, что не то что с голода не умрешь, а привыкнешь к деликатесам.
Похоже, ошеломление на лице Олега отразилось достаточно явственно, поскольку вождь пропаганды рассмеялся и добавил:
— Все в нашей партии не так плохо, как может поооказаться со стороны. Понимаешь? Наиболее дальновидные наследники Батолиных, Парамоновых и прочих Ярошинских сообразили, кто в состоянии защитить их от угрозы слева, особенно сейчас, накануне возвращения товарища Огневского в большую политику.
Ну, хорошо, работать придется не за гроши, как раньше, в «Новой России»… Анна будет довольна, и он сможет не экономить, покупать сыну нормальную одежду, тому ведь уже одиннадцать лет, как время летит!
— Все готово, Иван Иванович, — сказал заглянувший в кабинет Ортенберг.
— Сейчас идем, — отозвался Штилер. — Ну что, по рукам?
— По рукам, — и Олег пожал ладонь вождя пропаганды, необычайно длинную, с тонкими пальцами пианиста.
— Сейчас состоииится совещание с участием твоих потенциальных коллег, я подобрал кандидатов на места начальников… вкратце обрисую, что вас ждет, ты тоже послушаешь. Идем. Или ты устал, хочешь отдохнуть?
В последних словах прозвучала насмешка.
— Нет, наотдыхался в одиночке, — сказал Олег.
Штилер поднялся из кресла, и они двинулись к двери.
В приемной оказалось куда более людно, чем пятнадцать минут назад — полукругом были выстроены стулья, и на них сидели сплошь мужчины не старше тридцати, кто-то во френче, кто-то даже в форме без знаков отличия, но большинство в костюмах, причем не самых дорогих, откровенно провинциального пошива.
Знакомых лиц Олег не увидел — похоже, людей сюда собрали со всей России.
При появлении вождя пропаганды все повскакали на ноги, раздался грохот отодвигаемых стульев.
— Не нужно, товарищи, — сказал Штилер, хотя по лицу было видно, что ему приятно. — Присаживайтесь.
Олег занял одно из пустующих мест, оказавшись между узкоглазым выходцем откуда-нибудь из Туркестана и могучим бородачом, чье лицо «украшало» несколько старых шрамов.
— Наааачнем же, и начнем с того, чем нам с вами предстоит заниматься, — заговорил вождь пропаганды: манерой речи он ничуть не напоминал Огневского, был куда менее эмоциональным, но все же великолепным оратором, разве что, если можно так сказать, больше «внутреннего пользования», не народный трибун, зажигающий речами массы, а аппаратчик, убеждающий в чем-либо своих. — Вас ждет безжалостная борьба, и каждый из вас станет во главе маленького воинского подразделения…
Дальше стало ясно, что губернское управление будет состоять из секторов: административного, пропаганды, прессы, культуры, что ему будет предоставлен соответствующий бюджет и ресурсы.
От организационных принципов Штилер перешел к основам агитации.
— Народ куда примитивнее, чем мы представляем, так что пропаганда должна быть простой и однообразной. В этой изнуряющей гонке лишь тот способен добиться основных результатов в деле оказания воздействия на общественное мнение, кто в состоянии свести все проблемы к элементарнейшей терминологии, и у кого достанет мужества постоянно повторять их в этой простейшей форме, несмотря на возражения интеллектуалов, — говорил он, прохаживаясь туда-сюда, и головы слушателей поворачивались за ним следом. — Не бууууду скрывать, что враг силен и настроен решительно, победа сама не упадет нам в руки, но на этом пути не нужно бояться учиться даже у тех, кто находится по другую сторону фронта, например, у социал-демократов, особенно большевиков… Они изображают себя не партией, а всенародным движением, и мы будем делать это… они рекламируют презрение к буржуазным традициям и консервативной робости, так это же и наш метод! Наааадо использовать все, что отображает динамизм и активное стремление вперед, к абсолютной цели, и пусть у эсдеков это коммунизм, а у нас — свободная Евразия, так какая разница?
Тут Штилер сделал паузу.
— Необходимо учиться всюду и везде, вспомнить хотя бы, как была построена пропаганда в годы германской войны… не у нас, старая империя в очередной раз доказала свою неэффективность и неповоротливость… Настоящие мастера воздействия на врага — англичане! Вспомнить хотя бы воздушные шары, предназначенные для доставки листовок во вражеские линии обороны или «Окопную газету» на немецком языке, издававшуюся якобы германским командованием, и даже оформленную так, словно ее печатали в Берлине! Какое ковааарство! Достойное романо-германцев! Да, «пропаганда ужасов» была подлым приемом, она превратила империю Гогенцоллернов в настоящее исчадие зла в глазах большей части населения земного шара… якобы отрубленные детские руки, распятые на крестах пленники, переработка трупов на корм для свиней и стеарин…
По спине Олега пробежал холодок.
Да, он слышал обо всех этих вещах, помнил гневные статьи в прессе, направленные ко «всем гуманистическим силам» призывы объединиться, единым фронтом выступить против «варваров двадцатого века».
— Но из всех этих случаев не был доказан ни один, и не будет доказан, — Штилер улыбнулся. — Скорее всего, все эти «факты» — обыкновенная ложь, да вот только кого это сейчас волнует?
