На ногах удалось устоять лишь апостолам — их Свет как бы “обтекал”. Петр пристально посмотрел на меня, призывая взглядом встать рядом, и я, с трудом поднявшись с колен, вышел вперед.
В голове торжественно зазвучало Слово. Оно звало в Вечность, возносило и очищало душу. Все мелодии, всех музыкальных гениев человечества словно слились в одну симфонию. И мне кажется, что ее слышали все — левиты, римляне, простые евреи…
Сияние, исходящее из пещеры, наконец ослабло, но не исчезло, а преобразилось — сквозь него проступили очертания мужской фигуры в длинном белоснежном хитоне. Она не шла, а “плыла” по воздуху, не касаясь земли, и Свет теперь исходил от нее.
— Учитель! — Петр вытер выступившие на глазах слезы и первым опустился на колени. Остальные апостолы последовали его примеру.
А я почему-то не смог сдвинуться с места, словно прирос к земле, так и остался стоять соляным столбом. От растерянности, наверное. Я жадно силился разглядеть черты лица Христа, но мне никак это не удавалось. Лицо Христа “плыло”, и я лишь понимал, что вся Красота и Гармония мира воплотилась сейчас в этом человеке. И Боге. Красота эта заставляла мою душу трепетать восторгом, а Слово в моей голове взрываться новыми аккордами.
Христос подошел к апостолам, мягко улыбаясь, протянул руку к голове Петра, но так и не коснулся ее. От Его рук исходил такой концентрированный поток Света, что над головами каждого из апостолова на миг появились нимбы — так сильно было Его благословение.
Евреи и римляне застыли на коленях. Их глаза остекленели, губы пытались произнести слова молитвы, но изо рта не вырывалось ни звука. А я будто был “выключен” из этой сцены, наблюдая все со стороны. И потерял счет времени. Свет исходящий от Христа омывал мою израненную душу, и звал воссоединиться с ним, чтобы раствориться в Вечности. Но этому, увы, не суждено было сбыться…
Христос подошел к Ковчегу, провел руками над скрижалями, которые я так и не успел достать. Повинуясь Его воле, сломанная скрижаль поднялась в воздух. Вновь полыхнуло ослепительным светом, и она прямо на наших глазах срослась, а потом медленно поплыла в мою сторону. Иисус жестом призвал меня взять каменную доску. Вглядевшись, я увидел, что к прежним десяти заповедям добавилась еще одна. Но какая! “Бог есть любовь!”
— Deus amor est! — вслух повторил я, и слезы потекли по моим щекам от переполняющих душу чувств.
Свет исходящий от Христа стал усиливаться, Богочеловек поднял руки в прощальном благословении для всех, кто не отрываясь смотрел на него сейчас. И затем начал отдаляться от нас, возносясь все выше и выше в небо. Из белого облака явились два мужа в белой одежде с огромными сияющими крыльями за спиной. Зазвучала ангельская музыка и поплыла над Землей, сливаясь с птичьими трелями и шелестом листьев на деревьях.
— Первое пришествие состоялось! — торжественно провозгласил Петр — Жизнь победила Смерть!
— Аминь — на автомате ответил я, провожая глазами растаявшую фигуру Христа. Он унес с собой Свет, Гармонию и Красоту. Облако с ангелами уменьшилось до маленького зернышка, а потом и вовсе пропало. Растворилось без следа в синем-синем небе….
* * *
Стоило Иисусу вознестись, как я пошатнулся и, не выпуская скрижаль из рук, осел на землю. Словно весь воздух из меня вышел. Я почувствовал невыносимое опустошение. Христос вознесся и забрал с собой весь Свет, всю красоту.
— Что случилось, Марк? — Обеспокоенный Петр склонился надо мной
— Не знаю… Мне плохо…
— Тебе просто нужно отдохнуть. Мы хотели позвать тебя с собой, чтобы отпраздновать великий день, но давай отложим нашу встречу до вечера, когда придешь в себя. Ты знаешь желтый дом у Львиных ворот? Приходи, мы будем ждать тебя.
Петр помог мне подняться, отряхнул рукой пыль с моей туники, поддержал за локоть, давая прийти в себя. Вокруг галдели ликующие иудеи: кто-то радостно обнимался, кто-то уже возносил благодарственные молитвы, воздев руки к небу. Даже ненавистные римляне не мешали еврейскому народу бурно радоваться. Да…чувствуется, сегодня будет большой праздник в Иерусалиме. Надо бы вернуть Ковчег в Храм и обеспечить людям доступ к святыням. Но, конечно, под бдительным присмотром солдат Фламия. А то знаю я этих левитов — стоит отвернуться, и снова у них Ковчег куда-нибудь пропадет.
Я возвращаю вторую воссозданную скрижаль в ящик, прикасаюсь к нему. Да… Тут тоже теперь нет Силы.
С трудом передвигая ноги, подхожу к “книжникам и фарисеям”, окидываю их пристальным взглядом
— Ну, что отцы?! Будем сотрудничать или и дальше станете отрицать Воскресение Иешуа?
Реакция на мои слова разная. Кто-то из них улыбается, кто-то стыдливо отводит глаза. Но возражать никто не решается. А как возразишь, если все видел своими глазами и почувствовал на собственной шкуре? Соврать теперь и не получится. Наконец, один из левитов спрашивает о том, что видимо волнует их больше всего:
— Теперь наш Синедрион будет распущен?
— Это зависит только от вас и царя — пожимаю я плечами и прикидывая политические расклады. Решать будут явно в Риме — Завтра утром встретимся в Храме и поговорим. А сейчас идите — празднуйте со своим народом. Сбылись древние пророчества иудеев!
— Римляне заберут Ковчег с собой?
— Зачем? — искренне удивился я — Ковчег это святыня вашего народа, и прятать его от людей настоящее преступление. Отныне он будет выставлен в Храме, чтобы каждый мог увидеть и прикоснуться к нему. Но только с одной скрижалью, первой. Вторую мне дал Иешуа лично в руки.
Подзываю Иосифа с Никодимом, договариваемся, что Ковчег и скрижали под охраной солдат Фламия сейчас снова отконвоируют в Храм. И пока будут круглосуточно их охранять. А люди Лонгина возьмут на себя охрану гробницы. Все остальное мы решим завтра. Даю центурионам необходимые распоряжения.
…Возвращаюсь в Иерусалим, устало шагая по дороге в составе своего контуберния. Его у гробницы сменили другие легионеры, а мы направляемся на отдых в казармы. Почему я иду в казарму? А куда ж еще? Конечно, можно было заявиться к Тиллиусу и потребовать для себя комнату во дворце, но оно мне надо? Начальство снова начнет свои расспросы, а это еще на час, как минимум. Нет, уж…! Не захотели сами увидеть чудо Воскресения, пусть теперь им другие рассказывают — благо свидетелей этому полгорода! А для меня среди своих легионеров сейчас самое безопасное и спокойное место.
Я смертельно устал, вымотан и тотально опустошен. И теперь единственное, о чем я могу думать — это чтобы доползти до своей лежанки в казарме и вырубиться на ней до вечера. Казалось бы, должен сейчас испытывать высочайшее воодушевление — такое событие на глазах произошло! А в итоге все получилось наоборот. Христос воскрес и вознесся, но он забрал с собой тот Свет, который меня питал. Даже кольцо Соломона на руке потускнело.
Зато не будет в этой реальности никаких сорока дней, никаких пятидесяти, и всей этой путаницы: кто, кому, когда и где явился — все сейчас произошло при огромном стечении народа. Синедрион при всем желании не сможет теперь замолчать Воскресение и Вознесение Мессии. Просто, это надо закрепить документально, чтобы и в дальнейшем не допустить путаницы и разночтений. Вот соберем завтра писцов в Храме и…
Рядом со мной в ногу шагает Гней. Он то и дело недоверчиво ощупывает свою щеку, на которой больше нет уродливого шрама. Вот как корова языком слизала, даже следа не осталось. И в этом нет моей заслуги — шрам у него пропал после благословения Христа.
— Ма-арк… а шрам точно снова не появится?
— Гней, ты же сам все видел Воскресение и Вознесение Бого-человека. Почему сомневаешься в его Благости?
— Ну, …я вроде ничего такого и не сделал, чтобы заслужить это…
— Ты искренне уверовал в Иисуса, какие же тебе еще нужны причины? Он же говорил, что каждому воздастся по вере его, значит, посчитал тебя достойным. Даже Лонгину простилось распятие, а Пилату суд.
Насчет последнего я не был уверен.
