уходила дорога на Лопухинку.
Поставь терем повыше, выйди на балкон — чуть ли не до Балтики достанет взгляд. Ширь, простор.
Я расправил плечи, чувствуя лёгкость в теле от планов и надежд. Ну, и от вчерашней бани, конечно!
Банник не подвёл. Натопил так, что от мягкого сухого жара волосы на голове закручивались колечками. Вроде и дышать легко, а на полке хрен усидишь!
Я лежал ничком, а банник взмахивал надо мной сразу двумя вениками, едва касаясь нетерпеливо зудящей кожи. Потом прошёл чуть сильнее, чтобы не обжечь, чтобы тело привыкло к жару. Поддал ещё полковша и начал парить обстоятельно, не спеша.
Спина зудела уже нестерпимо. Я не выдержал, вскочил. Выхватил веник и стал хлестаться сам, не щадя ни рук, ни спины.
— Рукавицы надень! — крикнул мне банник. Я натянул толстые войлочные рукавицы, чувствуя, как горят обожжённые кисти рук.
Нахлеставшись чуть не до обморока, я вывалился во двор и опрокинул на себя ведро ледяной колодезной воды. Сзади со вторым ведром подоспел банник.
Ох, хорошо-то как!
Банник, привстав на цыпочки у стола, налил мне в деревянную кружку холодного яблочного кваса. И куда-то тихо смылся.
Я развалился на лавке, лениво потягивая шипучий ароматный напиток. Скрипнула дверь, и в предбанник вошла Глашка.
— Ну, и жара тут у тебя, — улыбаясь, сказала она. — Попаришь меня?
Ну, само собой! Не баннику же доверять такое дело!
В общем, из бани я не шёл, а летел по воздуху. И с высоты полёта увидел, как лопата сама по себе копает ямки вокруг компостной ямы. Рядом лежали цветущие саженцы роз.
— Ты что там делаешь, дед Миша? — окликнул я невидимого прадеда.
— Золотарю жилище обустраиваю, — отозвался прадед.
— А чего один? Давай, помогу!
— Иди уже, помощничек! Какая работа после бани?
— А ты когда париться пойдёшь?
— Мне Берёза обещал завтра баню истопить. Только для нас с ним. Сходим, попаримся по-стариковски.
По-стариковски, как же! Прадед ещё троих молодых за пояс заткнёт!
— Берёза — это кто? — спросил я.
— Так банник, — ответил прадед. — Он в берёзовом венике ходит. Я его Берёзой и прозвал.
Я всё-таки отобрал у прадеда лопату. Один хер, Сытина с новостями дожидаться. Вдвоём мы быстро воткнули саженцы, полив их разведённым в тёплой воде навозом.
— Вот так, — довольно сказал прадед. — Без хорошего говна красоту не вырастишь! Ну, идём! Руки мыть, и за стол!
Сытин вернулся как раз к ужину.
— Заипался так, что и жрать не хочу! — пожаловался он.
И тут же навернул тарелку щей с громадным куском рыбного пирога.
— Ни хера я не нашёл, Немой! — сказал он, жадно орудуя ложкой. — Весь княжеский терем перевернул! Не поверишь — в такие закоулки заглянул, куда лет сто никто не заглядывал. Не было там никакой мары.
— А кто же боярина сожрал? — спросил я.
Сытин молча пожал плечами.
— Вот что, Немой! — вспомнил он. — Я Фому видел. Он сказал, что на дороге в Лопухинку неспокойно. Неделю назад купеческий обоз ограбили. Взял бы ты с собой побольше дружинников!
— Да на кой хер? Что мы, вчетвером шайку разбойников не разгоним?
Мы, не спеша, ехали по лесной дороге. Ёлки стояли вплотную к обочине. Длинные нижние ветки были обрублены, чтобы не мешали проезду, а верхние вытягивались над дорогой зелёным навесом, через который еле просвечивало солнце. Под ёлками, в опавшей хвое желтели россыпи крепких рыжиков.
В солнечных лучах столбом толклась мошкара. Я поймал лесного клопа, который собрался залезть мне за шиворот. Щелчком отшвырнул его в сторону.
Мыш давно соскучился сидеть в лошадиной гриве и дремал в старом валенке, привязанном к моему седлу.
Я бы и сам с удовольствием подремал. Ночка выдалась непростая. Глашку после бани разобрало, и мне пришлось выложиться на всю катушку.
Джанибек толкнул лошадь пятками и подъехал ко мне.
— Там, за низиной будет поляна, — сказал он, показывая на пологий, заросший лесом овраг, в который спускалась дорога. — На ней можно передохнуть и пообедать.
— Хорошо, — кивнул я.
Мы спустились в сырую, заросшую лопухами низину. Поднялись по пологому глинистому откосу, на котором скользили сапоги и подковы. И впрямь вышли на большую поляну, посреди которой росла толстая развесистая берёза.
Вот возле этой берёзы нас и поджидали.
Над поляной раздался пронзительный разбойничий свист. У меня даже уши заложило.
Порыв холодного ветра ударил в лицо, заставил прищуриться. Конь испуганно заржал. Сквозь ресницы я разглядел невысокого коренастого человека, который вышел из-за берёзы.
— Кто такие? — спросил человек. — Куда едете?
До него было не меньше ста метров, и говорил человек негромко. И всё же каждое его слово было отчётливо слышно.
Прошка с Джанибеком оглянулись на меня. Джанибек положил руку на футляр лука.
— Свалить его?
Я секунду подумал и мотнул башкой.
— Не надо. Попробуем договориться.
Потом выпрямился в седле и крикнул:
— Князь Добрыня Немой! Можно просто Немой — я не обижусь! Еду в Лопухинку по государственному делу. А ты кто такой?
— Мать Тимохой звала, а люди Соловьём называют, — ответил человек. — Слышал про меня, Немой?
— А ты про меня? — крикнул я. Эти переговоры на расстоянии уже начинали раздражать.
Человек весело расхохотался.
— А ты за словом в карман не лезешь, Немой! — одобрительно сказал он. — За такого весельчака хороший выкуп должны дать. Тем более что ты — князь, если не врёшь. Не врёшь, Немой?
Бля, да он вообще охерел! Бессмертный, что ли?
Я пустил коня вскачь, на скаку вытаскивая из-за спины меч.
Человек широко расставил босые ноги, упёрся ими в землю. Поднёс левую руку ко рту и пронзительно свистнул.
Ветер прижал к земле высокую траву. Сорвал с берёзы листья, скомкал их и швырнул прямо мне в лицо.
Конь захрапел и выгнул шею, стремясь вперёд, но ветер был сильнее. Он остановил коня, как оконное стекло останавливает летящую муху.
А Соловей всё свистел и свистел. Ветер ударил сильнее, и конь попятился.
Я соскочил на землю, попытался сделать шаг, но порыв ветра чуть не свалил меня с ног. Я удержался, двумя руками вцепившись в стремя.
Шаг за шагом ветер оттеснил меня с конём к самой опушке. Рядом прятались за храпящими лошадями Прошка и Джанибек.
— Ну его на хер, Немой! —
