ножевым трупы не находят.
— Вспомнил! Печенкина же тоже убили с одного удара. В печень.
— Печенкина в печень, — кивнул я. — Какая мрачная игра слов. А Гребешкова куда ткнули?
— Слушай, Андрюх, я даже не вникал. Так, пробежал глазами сводку, выучил только имя и фамилию, потому что подумал, что спросить меня можешь…
— Не зря подумал. В таких случаях, Федя, каждая мелочь важна. Завтра же узнай все подробно, и адрес места жительства убитого мне сообщишь.
Мой товарищ только фыркнул от возмущения.
— Зачем тебе?
— С женой его хочу побеседовать. Странно все это…
— Но завтра же суббота… Это мне на работу придется в выходной день тащиться?
— Ничего, друг. Наша служба и опасна и трудна.
— Лан… Сделаю, — вздохнул Федя. — И что ты так за спекулянта этого зацепился? Паразит на теле советского государства. Туда ему и дорога.
— Придет время, Федя, и спекуляция не будет считаться преступлением, а сами спекулянты станут уважаемыми людьми.
— Ну и шутки у тебя! Еще скажи, что Советский Союз исчезнет.
Он поводил пальцами в воздухе, как бы изображая клубы дыма.
— А ты откуда знаешь?
— Тьфу, ты! — Федя постучал по деревяшке стола. — Да я так, ляпнул небылицу, а ты все шутишь.
На Федин стук обернулся пижон в джинсовой ветровке и вельветовых штанах. Судя по его кудрявым патлам, золотым часам и модным кроссовкам, он был явно не советского пошиба. Иностранец. Как его сюда занесло? Смотрелся здесь, как белая ворона на куче навоза. Рядом с ним были мужички попроще, но тоже с интеллигентным уклоном и мордами не обветренными — в широких галстуках в ромбик и с фотокамерами наперевес. Все ясно — журналисты привели в пивбар иностранного коллегу. Тот находился в легком шоке от условий советской культуры пития. Еще и Федя его удивил, что постучал по столу и поплевал через левое плечо. С таким ритуалом он явно отродясь не встречался. Это он еще не видел, как сидят на дорожку, а так бы вообще глаз выпал. Хотя глаза у него и так на лоб полезли, после того, как его сотоварищи достали из потертого портфеля промасленный, сверкающий чернотой типографского шрифта сверток из советской газеты. Журналисты торжественно водрузили его на стол.
— Это штьо? — спросил буржуй на ломанном русском.
— Закуска, — похлопал его по плечу один из компаньонов.
Да так похлопал, что патлатый чуть не подавился воздухом. Не ожидал он такого широкого жеста физического контакта. Не хлопают у них мужики по спине друг друга, не братаются и не клянутся в верности братской под парами алкогольными. Скучно живут.
Один из журналистов достал еще и чекушку, пытаясь объяснить недоумевающему гостю, что свое здесь втихушку проносить — это вполне себе нормально, тем более что без чекушки — деньги на ветер, а леща лучше “ершом” запивать. Иностранец еще больше удивился, когда газетный сверток раскрыли, и там оказался вяленый пучеглазый лещ. Он смотрел на буржуя немигающим насмешливым взглядом, а тот хлопал своими зенками в ответ, не понимая, как можно есть такую вонючую рыбу, да еще и в чешуе, да еще и на газете. Видно, первый день он в Союзе. Ничего. Вечер удивлений еще впереди. Он еще в туалет не ходил после пива. Только нет здесь туалета. Вот удивится, когда его коллеги поведут углы соседних домов обсыкать. Романтика, блин. На всю жизнь запомнит командировку в СССР. Знай наших…
* * *
Погодин выполнил обещание и раздобыл для меня адрес убитого Гребешкова. Приперся с утра пораньше ко мне в общагу. Разбудил нас с Соней, не дав насладиться утром в объятиях друг друга. Посчитал, наверное, что раз я его заставил на работу идти, и он мне обязан чуточку подгадить. Не фиг спать, если служба не ждет.
Пока Соня накидывала халатик, я держал гостя в коридоре. Потом только пригласил внутрь:
— Чай будешь с булочками?
— Это можно, — довольно прокряхтел Федя.
— Тогда держи рубль, сгоняй в булочную. Нам возьми с маком, а себе, какую присмотришь.
— Э-э, Андрюх. Я могу и без булочек обойтись.
— Жаль, тогда бутерброды с маслом опять на завтрак.
— Что ты гостя гоняешь с утра пораньше? — возмутилась Соня. — Сейчас я омлет сделаю, с колбаской обжарю. Будешь, Федя, с нами завтракать?
— А за яйцами не надо идти? — опасливо переспросил тот.
— Нет.
— Тогда буду.
— Как там у вас на работе? — Соня хитро прищурилась. — Слава Богу, мой теперь дома чаще бывает, благодаря больничному. Нет худа без добра…
— Да нормально все, — отмахнулся Погодин. — Работаем.
— А психованная тоже работает, или она для антуража у вас?
— Какая психованная? — не понял Федя.
— Не психованная, — поспешил поправить я. — А психологиня. Это мы Светлану Валерьевну так называем.
— Я так почти и сказала, — глаза Сони сузились, и взгляд впился в меня.
— Ну, не-е… Ожегова молодец, — вступился Федя за Свету по незнанию . — Умная, и подход к мужикам умеет найти.
— К мужикам? — фыркнула Соня.
— Ну да, мужики же, в основном, преступления совершают. Вот она с ними и беседует…
— А как же муж ее относится к такой работе?
— Так она не замужем! — сдуру выпалил Федя. — Нет у нее никого!
Уши Сони окрасились в цвет запрещающего сигнала светофора.
Она сжала кулачки и прикусила губу, а я притворился табуреткой и пялился в окошко на взъерошенного воробья на тополе. Ничего не слышу, ничего не вижу.
— Хотя нет, — продолжал сливать инфу Погодин. — Тут в УВД ухажер у нее объявился. Цветы дарит.
— Это тот букет из гвоздик? — оторвался я от птицы.
— Да нет, уже второй подарил. На этот раз розы.
— Когда? — спросил я.
— А тебе какая разница, Петров? — зыркнула на меня Соня.
— Да просто любопытно. Коллега все-таки.
— Смотри. Как бы я тебе больничный не продлила, — Соня схватилась за чугунную сквородку, с которой собиралась идти на общую кухню, но при этом как-то угрожающе ей покачала.
* * *
Я надавил на кнопку дверного звонка, что была приляпана небрежно на стену слоями заскорузлой краски, больше напоминавшей застывшую лаву. Дверь, обитая красным дерматином
