С одной стороны, я осознаю себя как личность, воспоминания сохранены в полном объеме, я все вижу, слышу, осязаю и чувствую, так же как и раньше (хотя без последствия интоксикации и общей энтропии организма, именуемых попросту – похмелье, я предпочел бы обойтись), а с другой – все, что вокруг меня, даже тело – не мое. А что еще хуже, тело – одно, голова – одна, а нас в ней двое. Да-да, я не оговорился. Я, любимый, неповторимый и единственный, делю власть над местом обитания с предыдущим его владельцем. Он отзывается на имя Александр Лопатин. Слава богу, что не на Шурочка Лопатина, только все равно мне такое соседство ой как не нравится. Помнится, бабушка рассказывала, что когда Россия еще называлась СССР, практиковалось распределение жилья с подселением. Вот и тут та же картина, один в один. До прямых конфликтов, как на кухне в коммуналке, еще не дошло, но лиха беда начало. А самое обидное, что винить в таком соседстве, кроме себя самого, некого.
Потому что позавчера, в пятницу вечером, я прыгнул с крыши сам. И даже за то недолгое время, пока парил в воздухе, успел слегка погордиться собой. Как же! Я – прыгнул! Сам! Придурок.
Вот только несколько секунд полета от крыши до земли обернулись невыносимо долгим барахтаньем в каком-то беспросветно черном колодце без конца и края, а вместо ожидаемого (пусть даже и болезненного) столкновения с асфальтом школьного двора, вывалившись из «колодца», я воткнулся башкою во что-то теплое и мягкое. А там уже и на землю окончательно рухнул, как каскадер на воздушную подушку.
Приземлившись, я даже успел обрадоваться, что моя бездумная эскапада завершилась так благополучно, и, не открывая глаз, радовался секунды три, пока где-то слева не раздался грохот. Помню, мысленно успел усмехнуться и по-саидовски небрежно бросить: «Стреляли…», вот только тут до меня вдруг дошло, что это действительно – стреляли, и в голове моей почему-то два голоса одномоментно и с одинаковой интонацией протянули: «ой, мамочка…» И тут начался кошмар.
Сначала в ноздри ударил прогорклый запах давно немытого тела пополам с прокисшей вонью грязной одежды. Я открыл глаза и обнаружил, что валяюсь поверх какого-то мужика, а перед моими глазами застыла скрюченная ладонь. Вся в мелких трещинках на грубой, обветренной коже, с неровными, обкусанными грязными ногтями на корявых пальцах. И почему-то именно эта рука мгновенно убедила меня, что все – взаправду. В кино таких рук не бывает, в книжках тоже. Мужик, послуживший мне демпфером, не шевелился и даже, по-моему, не дышал, в общем, производил полное впечатление покойника. И хотя до этого мертвецов я видел только в кино, сразу так и подумалось, что дядька – мертвый, и это не самая лучшая лежанка. И тут же поспешил с него слезть, точнее, сползти, словно краб. И какого, спрашивается, черта меня на приключения потянуло-то? На сомнительные такие приключения. И добро, если бы дело окончилось вытрезвителем или койкой в травматологии, ну и постыдной оглаской, это само собой разумеется. Но очутиться в незнакомом месте, черт знает где, понять, что рядом с тобой происходит форменное смертоубийство, и сообразить, что ты сам в это смертоубийство вовлечен – это вообще… ну полный… полный попандос, как говорят мои подопечные.
Пока я, пытаясь утвердиться на подгибающихся ногах, корячился над покойником, рядом из ниоткуда материализовался еще один мужик, одетый, словно танцор из «Ханджурули»[16]. И вот что странно: я абсолютно точно знал, что до этой минуты его ни разу не видел, как вдруг кто-то внутри меня удивленно присвистнул: «Господи! Никак князь всех абрагов порешил!» – и это точно говорил не я. Из живых на поляне были только я и князь. В результате я, едва встав на ноги, снова сполз на землю. Мне было так хреново, как, наверное, никогда в жизни. Говоря «мне», я имею в виду – обоим чувакам, уютно устроившимся в моей (правда, я уже не совсем уверен, что это утверждение абсолютно верно) черепушке. Хорошо хоть оставшийся в живых горец настроен ко мне вроде бы дружелюбно. Вот, кстати, тоже еще одна загадка: прыгал я осенним вечером в городе, а приземлился летним днем на полянку перед водопадом.
Пока я с этими непонятками разобрался, князь протянул мне руку и что-то сказал. По-грузински вроде бы. Да хоть бы и по-узбекски, один фиг, не понимаю. Тот, видимо, уяснив, что смысл его слов для меня недоступен, повторил, но уже по-русски, а напоследок огорошил: меня, говорит, Дато Туташхиа зовут. И в усы улыбается. Однако, здравствуйте… Я про этого Туташхию еще в детстве книжку читал. И в том романе он еще до революции на Кавказе бандитствовал, но благородно, вроде грузинского Робин Гуда. Это что, я в книжку попал? И словно этого открытия мне было мало, второй голос вновь удивился: какие, мол, книжки, какое детство, если про подвиги знаменитого абрага газеты, почитай, каждую неделю пишут! А грузин по-прежнему лыбится, фамилию спрашивает! Толком не соображая, что происходит, я ляпнул, что паспортные данные свои не помню. Ляпнул и понял, что действительно не помню, кто я такой и как меня звать. А тут еще и второй голос, заявив, что он тоже ничего не помнит, паники добавил. И сразу после этого хлынули воспоминания. Волнами. Сначала мой сумасшедший прыжок с крыши, потом какая-то тюрьма… Вот тут меня проняло основательно, хлеще, чем раньше.
Я понимал, что во мне еще кто-то есть, потому что в голове крутились воспоминания о вещах и событиях, которые не то что никогда не видел, а даже и не подозревал об их существовании… Я помнил очень многое, гораздо больше, чем знал, вот только при этом осознавал, что это не только моя память, а чья-то еще. И этот кто-то сказал абреку, что фамилия моя – Троцкий. А я, смутно припоминая эту фамилию, точно знаю, что и меня и моего «соседа» зовут не так, но ничего не могу сказать против. Словно язык отнялся. А Туташхиа не унимается, мало ему фамилии, еще и имя подавай. Правда, здесь он обломался не по-детски. Потому что я не помнил ни одного имени, ассоциирующегося со мной! Вот и получил имя – Лев. Это абрек меня так окрестил и даже обоснование такому имени привел. Вполне, надо сказать, хорошее, греющее самолюбие. Мое нелепое кувыркание из двадцать первого века неизвестно куда Туташхиа за вполне осознанный подвиг принял. А убеждать его в обратном у меня, честно говоря, духу не хватило. Никогда прежде никто меня героем не считал. Даже в шутку. Да и сам я, учитывая, что даже с крыши сигануть решился, только водкой накачавшись, в своей способности на подвиг очень сомневаюсь. И «сосед» мой, то ли из солидарности, то ли по жизни правдолюб, поддакнул, что и он к подвигам не стремился и вообще смыться хотел, а не в бандитские разборки встревать. Ну, не герои мы оба-двое, не герои.
