— То-то ты, видать, от удобства на башню вылез, — я улыбаюсь и хлопаю его по плечу, — ну, ну, не обижайся, Григорий! Ты мне лучше вот что скажи: командование нас разделять не надумало?
— Нет, — он встревожено смотрит на меня, — а с чего ты это взял?
— А с того, Григорий, что у моих коробочек скорость под шестьдесят верст, а твое пополнение еле-еле тридцать км/ч по хорошей дороге даст. Вот и думай, как нам с тобой вместе воевать, если даже ездить вместе получится весьма посредственно.
Куманин молчит. Если честно, то соратник отличается, как бы это сказать помягче, некоторой… м-м… недостаточностью живости ума. Видимо, такая мысль, как сравнить скоростные характеристики танков разных моделей просто не приходила в его красивую чернокудрую голову. И теперь он молча обдумывает и переваривает новую информацию. Мы с Корсаковым тоже молчим. Прибытие новых машин и пополнения может означать только одно: корпусная группа снова разворачивается до механизированного корпуса.
Куманин чешет в затылке. Похоже, я его основательно озадачил. Но потом лицо его снова приобретает беззаботное выражение, и он, махнув рукой, произносит:
— Что толку думать и гадать, соратники. Наше дело стрелять да помирать, а в кого и за что, господин полковник знает. Разделят — значит разделят, не разделят — значит не разделят. Все одно встретимся.
Он, нахлобучив шлемофон, быстро козыряет и бежит к своему танку. Я смотрю ему вслед. Хороший человек, донской казак Гриша Куманин, солдат смелый, друг надежный, вот только кто ему батальон доверил, до сих пор понять не могу! Прости, Господи, ему ж и рота — многовато будет…
… До расположения полка мы добираемся без приключений. Офицеры радостно приветствуют мое возвращение и сразу вываливают на меня ворох новостей. Во-первых, двадцать два БТ-7 из состава пополнения — с дизельными двигателями, и теперь стоит вопрос о заправках; во-вторых, четыре «тридцатки» пришли с некомплектными радиостанциями, в-третьих, дивизионные гэсээмщики окончательно озверели, и вместо трансмиссионного масла во второй батальон выдали какой-то подозрительный автол, "а на нем, господин подполковник, танки ходить не могут, даю Вам слово чести!"; в-четвертых… и так далее, до бесконечности. В общем, соратники бесконечно довольны, что появился командир, на которого можно переложить все свои заботы и проблемы. На лицах офицеров светится счастье маленьких сироток, которых нежданно-негаданно отыскали родители. Ладно, сейчас будем разбираться.
К следующему утру я более или менее вхожу в курс дела. Я успеваю наорать на начтыла нашей дивизии, вдрызг разругаться с рембатом, связаться с генерал-майором Анненковым, наябедничать ему на самоуправство «горючников», обменять масло, погрызться с командиром Партизанского конвойного и выдрать из него дизельное топливо: в конце-концов мне наплевать, на каком топливе поедут его «Фиаты»; получить тройной боекомплект снарядов и патронов и еще много чего. У меня сел голос от бесконечного ора и только то, что я еще не слишком хорошо слышу, сберегло мою нежную и ранимую душу от большинства тех эпитетов, сравнений и экскурсов в историю анатомии и физиологии, которыми меня одаривали соратники. Зато теперь у меня все в норме. И у полка — тоже. Теперь можно подумать и об отдыхе…
К сожалению, о нем удается только подумать. Только я откидываюсь на спинку походного стула и закрываю глаза в предвкушении первого глотка крепкого чая, щедро сдобренного ромом, как оживает главный мучитель и палач всех офицеров — полевой телефон, который голосом адъютанта дивизии сообщает, что меня ждут в штабе. Срочно.
Срочно — так срочно. Я вызываю ЛБ-62, и отправляюсь в штаб дивизии под защитой выксунской брони и крупнокалиберного пулемета. Согласно последнему приказу соратника Малиновского, перемещение штаб-офицеров по освобожденной территории Великой Монголии без охраны строжайше запрещено. В ЛБ немного тесновато, но куда просторнее, чем в стареньком БА-20 или немецком «Хорьхе». Пожалуй, только редкий в войсках «Фиат-Ансальдо» по удобству для экипажа превосходит ЛБ, зато здорово отстает в проходимости, да и в вооружении. ЛБ полноприводной, чем мы и пользуемся, лихо свернув с дороги и заскакав по полям, срезая крюк в добрых десять верст.
К штабу мы подлетаем лихо, подняв тучи грязных брызг. А еще говорят, что наши, русские дороги плохи. Взгляните на китайские дороги, и вы легко поймете, что это еще хуже, нежели у нас дома. Говорят, что в Европе дорога — это мощеный путь из одного места к другому, а в России дорога — это место, где деревья растут не так густо. Что ж, дороги в Китае — это просто направление из одного места в другое. Причем с бесконечным количеством луж, ухаб, колдобин и вечных подъемов без всякого намека на спуски. А мосты, Боже мой, что за мосты! Любой китайский мост — это реквизит бродячего акробата. Может где-то есть и хорошие китайские дороги, только я что-то их пока не видел, кроме тех, которые ударными темпами строят вставшие на путь исправления военнопленные.
К моему большому счастью броневичок остановился так, что можно выйти, благополучно минуя лужи. Придерживая рукой полевую сумку, я скачу мартовским зайцем через заполненные бурой ледяной водой впадины.
Генерал-майор Анненков уже ждет. Судя по его лицу, ничего хорошего меня не ожидает. Так и есть: пришла расплата за мое бегство из-под опеки медперсонала. Вот только я уже не первый год в армии и точно знаю, что каждый поступок должен иметь оправдание. Лучше — в письменном виде, ибо чем больше бумаг, тем чище, гхм… ладно, думаю, что это все знают. И не только в армии.
Дождавшись паузы в страстном монологе отца-командира, поименовавшего меня "безответственным мальчишкой" и "закоренелым нарушителем дисциплины", я выкладываю на стол свой "туз из рукава" — медицинское заключение нашего дивизионного медика. Военврач первого ранга Владимир Семенович Раевский — личность уникальная. Свою войну на Дальнем востоке он начал еще в 1904 году, в Русско-японскую. Потом принимал участие в Великой войне и в кампании 1923 года. И вот теперь постаревший, но не утративший боевого духа ветеран снова в строю. Он не боится ни Бога, ни черта, ни начальства. Когда я пришел просить у него медицинское заключение, он сперва крепко выбранил меня по отечески, а потом, подумав, сказал, что, разумеется, полноценным бойцом меня не назовешь, но, с другой стороны, меня все равно в госпитале не удержишь, так что он со спокойным сердцем выдает мне справку о годности к строю. И готов отстаивать свое мнение на любом консилиуме.
Я с любопытством смотрю на Бориса Владимировича, читающего заключение своего собственного «лепилы», которого он знает еще с партизанского отряда. Похоже, такого он не ожидал. Соратник Анненков попал в дурацкое положение: или признавайся, что не доверяешь своему дивмедику, или признавайся, что пропесочил меня напрасно. Окончив читать, он долго буровит меня тяжелым взглядом. С видом оскорбленной невинности я держу его взгляд. Наконец комдив спрашивает:
