Слишком красиво, чтобы быть правдой. Женщина у него явно была, да, наверное, и не одна. Ну ладно, пусть будет так, как он говорит.
— Так Вы меня любите?
— Неужели мне надо говорить об этом, неужели Вы не заметили этого сами? — вскричал д'Артаньян во весь голос.
За стенкой у Кэт что-то упало.
— Да, но Вы знаете, что чем больше в сердце гордости, тем труднее покорить его.
А что Вы на это скажете, господин гасконец? Что-то очень гладко идет наша душещипательная беседа.
— О, трудности не пугают меня! — уверенно, с видом человека, знающего предел своих возможностей, заявил д'Артаньян. — Я страшусь только невозможного.
— Для настоящей любви, — вздохнула я, — нет ничего невозможного.
— Ничего, сударыня? — сделал удивленное лицо д'Артаньян.
— Ничего, — повторила я.
Гасконец в одно мгновение очутился вместе со своим стулом значительно ближе ко мне, чем был до этого. Ого! Так гарцевать на мебели может только кавалерист.
— Послушайте, — сказала я, стараясь хоть немложко отодвинуться. — А что бы Вы сделали, чтобы доказать мне любовь, о которой говорите?
— Все, — заявил с придыханием д'Артаньян. — Все, чего бы Вы от меня не потребовали. Приказывайте — я готов повиноваться!
— Всему?
— Всему!
Ну-ну, обычно с таким жаром такие обязательства выдают люди, которые не собираются их выполнять.
— Хорошо, — сказала я с нажимом и сделала такой же кавалерийский маневр со своим креслом, как только что д'Артаньян. — В таком случае поговорим…
— Я Вас слушаю, сударыня. — Легкий щелчок возвестил, что гвардеец сделал последнее усилие, и наши кресла окончательно встретились.
Я молчала. Последнее письмо де Варда стояло у меня перед глазами. Не письмо, а пощечина.
— У меня есть враг, — сказала я наконец.
— У Вас, сударыня? — вскричал с удивлением д'Артаньян (интересно, а чему тут удивляться, у кого в наше время нет врагов…). — Боже мой, возможно ли это? Вы так прекрасны и так добры!
«Вот именно поэтому» — так и тянуло меня сказать в ответ. Вспомнив последнюю строчку про «целую Ваши ручки», я уточнила свои слова:
— И враг смертельный.
— В самом деле?
— Враг, который оскорбил меня так жестоко, что теперь между ним и мною война насмерть. Могу я рассчитывать на Вас, как на помощника? («С Вашей-то горячей страстью к беспричинным дракам!»)
Д'Артаньян выпрямился и напыщенно сказал:
— Можете, сударыня! Моя рука, как и мое сердце, принадлежит Вам вместе с моей любовью!
Понятно, мне галантно намекнули, что в обмен на любовь я могу рассчитывать на шпагу.
— В таком случае, если Вы так же великодушны, как влюблены…
Я замолчала. Как же сформулировать условия нашей сделки?
— Что же тогда? — не хотел долго ждать д'Артаньян.
— Тогда… тогда Вы можете с нынешнего дня не говорить больше о невозможности.
— Нет, я не вынесу Такого счастья! — вскричал с мальчишеским восторгом д'Артаньян и бросился передо мной на колени.
За стеной опять что-то грохнуло, надо сделать там проверку, что такого неустойчивого напихала неряха Кэт на полки?
Гасконец осыпал поцелуями мои руки.
Что-то неприятное было в этой красочной картинке. Похоже, ни он, ни я не были искренними.
Д'Артаньян резко поднял голову:
— Я готов.
— Так, значит, Вы поняли меня, милый д'Артаньян? — переспросила я.
Понимает ли он вообще, о чем идет речь, милый двадцатилетний мальчик из казарм?
— Я понял бы Вас по одному Вашему взгляду! — с чисто гасконским апломбом заявил он.
— Итак, Вы согласны обнажить для меня Вашу шпагу, — шпагу, которая уже доставила Вам столько славы?
— Сию же минуту, — небрежно заявил д'Артаньян.
Так, а вот теперь пора говорить о цене. Впрочем, что о ней говорить, и так все ясно. Не совместный поход на проповедь он от меня ждет все эти дни, что ходит сюда.
Но, может, он действительно влюблен? Влюблен бескорыстно, трепетно, той любовью, когда гибнут ради взгляда любимых глаз, не помышляя о какой-либо награде? Может быть, я уже стара душой и, пройдя через беды, перестала верить влюбленным? Может быть, я зря так настроена к нему? Может быть, я ошиблась?
— Но как же я отплачу Вам за такую услугу?
Я знаю влюбленных: это люди, которые ничего не делают даром…
Опровергни меня, гасконец! Возмутись! Не дай ни мне, ни себе опуститься до торга! Если тобой движет любовь…
— Вы знаете, что я прошу единственной награды, — вкрадчиво сказал д'Артаньян, — единственной награды, достойной Вас и меня!
И он привлек меня к себе.
Господи, как противно все знать и быть всегда правой! Ну почему я не имею права на ошибку, почему мир не оказывается лучше, чем я о нем думаю?!
Я почти не сопротивлялась. Какой смысл? Мы разыгрываем игру, хорошо известную с сотворения мира. Игру, в которой все движения выверены, а диалоги давно известны, как в греческих трагедиях. И конец ясен наперед. Так зачем же изображать невинность и добродетель? Потому что так положено? Не люблю лицемеров.
— Корыстолюбец! — сказала я с улыбкой.
— Ах! — опять вскричал д'Артаньян тоном весталки. — Я с трудом верю в свое счастье, я постоянно опасаюсь, чтобы оно не улетело от меня как сон, вот почему я тороплюсь поскорее осуществить его!
Дурак, дурак, безумный глупец! Чем быстрее ты стремишься превратить его в действительность, тем быстрее улетучиваются его жалкие остатки! О каком счастье ты говоришь, опомнись? О счастье поиметь женщину в обмен на убийство? Это не счастье, это сделка.
— Так заслужите же это невероятное счастье. — Наверное, голос мой был не таким уж радостным, потому что от слюнявых выражений чувств гасконец перешел к деловому тону.
— Я жду Ваших приказаний.
— Это правда?
— Назовите мне того низкого человека, который мог заставить Ваши прекрасные глаза пролить слезы!
— Кто Вам сказал, что я плакала? — мягко спросила я.
— Мне показалось… — резко осекся д'Артаньян.
— Такие женщины, как я, не плачут! — И я верила в то, что говорила.
— Тем лучше! Итак, скажите же мне, как его имя.
— Но подумайте, ведь в его имени заключается вся моя тайна… — заколебалась я.
— Однако я должен знать это имя, — твердо сказал гасконец.
— Да, должны. Вот видите, как я Вам доверяю.
— О да, я счастлив! Имя?
Теперь разговор между нами короткими резкими фразами напоминал перестрелку. Забавно.
— Его имя?
— Вы его знаете.
— Знаю?
— Да.
— Надеюсь, это не кто-либо из моих друзей? — заколебался д'Артаньян.
— Так, значит, будь это кто-либо из Ваших друзей, Вы бы поколебались? — спросила я его прямо.
— Нет, будь это хоть мой брат! — почему-то с восторгом ответил д'Артаньян.
Вот это да! Бедная мама, что его родила…
