принесу.
– Ножи, вы сиволапый мужик, а не дворянин!
– Я сиволапый мужик, и я убью вас, дорогой друг беззубый, ножом. А теперь пошёл вон. Пусть ваши секунданты договорятся о встрече с моими. Время завтра в восемь утра. В одиннадцать меня ждёт император. Пошёл вон.
– Пётр Христианович! – покачал головой граф Шереметев.
– Николай Петрович, я вам всё объясню. Только не сейчас, мы и так привлекли слишком много внимания. Договоритесь, пожалуйста, с секундантами этого товарища. Чувствую, что это всё неспроста. Пусть вторым секундантом будет Каверин. Это важно. Только пусть будет в штатском.
– Вот уж дела непонятные. Вы уверены, Пётр Христианович? – всё ещё мялся сенатор бывший.
– Уверен. Это важно.
– Хорошо, я всё сделаю. А где вы проживаете? – решился, наконец, граф.
– Павел Никитич знает. Дом с мезонином в конце Пречистенского бульвара, почти на набережной.
– Петер, что это всё значит? – бросилась к нему жена, когда отошёл граф Шереметев.
– Сам не понял, – это про себя. – Всё в порядке, любимая. Этот наглец позволил себе грубость в отношении тебя. За это поплатился.
– Теперь ты будешь драться на дуэли? Он может тебя убить?! – и слёзы потекли ручьями.
– Ну, что ты, любимая. Я ему завтра объясню, что толкать моих жён вредно, и он извинится.
– Жён?! – и слёзы высохли, голубые молнии полетели. Чего и добивался.
– Это всё мой плохой французский. Жену, конечно. Этот невежда завтра извинится, и я его прощу.
– Петер?
– Честное пионерское. Или ты хочешь, чтобы я его покалечил немного?
– А он не может тебя убить? – опять набрякли капельки.
– Где он и где убить? Но если хочешь, то я ему и остальные зубы выбью, что бы он шипеть не мог на тебя.
– Он поляк.
– Поляк? – ну-ка, ну-ка. – Как ты определила?
– По акценту, и он ругался по-польски.
– Пошли танцевать, радость моя. Хорошую новость ты мне сейчас сказала. Я ему скажу, что ты тоже полячка, и он тогда обязательно извинится. Всё, пошли, я вас приглашаю, княгиня.
Поляк, значит. Ох, как замечательно! Кто-то прямо подыгрывает.
Событие двадцать пятое
Благородный муж безмятежен и свободен, а низкий человек разочарован и скорбен.
Конфуций
Пятно на мундире можно прикрыть орденом.
Евгений Кащеев
Пётр I ввёл смертную казнь для всех участников дуэли, но так никого и не повесил. А уж потом и тем более. Ещё милостивей для дуэлянтов законы стали. Мартынова за дуэль с Лермонтовым на богомолье отправят в Киев. Брехт на богомолье не хотел. Дантеса за убийство Пушкина вышлют. Тоже не вариант. Только план, как не поехать в Киев молиться, созрел у Брехта сразу, лишь только жена опознала в рыжем товарище поляка. Насколько понял Пётр Христианович, Александр всю выстроенную им с риском для жизни польскую историю спустил на тормозах. В унитаз смыл. В Белоруссию будущую отправили один пехотный полк, и несколько десятков офицеров поляков, из Санкт-Петербурга, перевели в другие города, часто с серьёзным повышением в звании. И всё! Ничего не получилось у Брехта. История опять над ним посмеялась. Опять буря в стакане воды. Так и не бесплатно работал. Если деньги английского посла и семейства Чарторыйских – это не стартовый капитал, тогда что же стартовый капитал!?
Ладно. Утрёмся и попробуем ещё раз, тем паче, что более подходящего случая, чем в этот раз, просто не сыскать. Убить могут? Поляки они знатные фехтовальщики. Кто же с ними фехтовать будет? Схватка на ножах. Ножевой бой отличается от боя на шпагах очень серьёзно. И Брехта ножевому Светлов обучил. И очень хорошо обучил. А поляк этот будет пытаться ножом фехтовать, пусть. И в этот раз это будут не кортики адмирала Синявина, которые от шпаги не сильно-то и отличаются, почти полуметровое лезвие. Брехт заказал кузнецу два ножа. Пафосных. Сейчас ни у кого нет, не доросла ещё инженерная мысль до таких. Больше всего это похоже на нож Рембо или «Крокодила Данди». Двадцатипятисантиметровое лезвие, широкое и толстое, с хищным, очень острым кончиком. И массивная рукоять, чтобы это тяжёлое лезвие уравновесить. Ни с чем подобным поляк сталкиваться не мог и владеть таким оружием не должен.
Но оружие в том плане, что Пётр Христианович тут же придумал, а потом только чуть деталями разнообразил, не главное. Главное будет в том, чтобы прилюдно вынудить сказать бретёра этого польского, определённую фразу. Или одного из секундантов к этому вынудить. Тогда это ещё лучше даже. Но!!! Каверин не дурак. Вообще людей держать за дураков не стоит. Хоть врагов, хоть друзей, хоть просто мимо проходящих. Лучше считать их умнее себя. Тогда мозг начнёт всякие комбинации вырабатывать. Хитрые. Одна и окажется правильной.
Приехав после бала домой, Пётр Христианович переоделся. Весь вымок в этой давке и толчее. Так в золотой черкеске и спустился в людскую, где собравшись кружком, жарко спорили о чём-то кабардинцы. Был среди них и Марат Карамурзин.
– Марат, завтра в двенадцать часов император Александр Павлович примет тебя и других послов, что со мною с Кавказа приехали.
– Хорошо. Нам пора домой. Скоро зима. Тут будет холодно, – легко вскочил из сидячего положения Пщышхуэ. Тоже так надо научиться.
– Точно. Посмотрим, как ускорить ваш отъезд, и про дорогу подумаем. Купим на рынке вам тулупы. А то пока доберётесь, и, правда, снег уже пойдёт. В степях на Волге или Дону будет холодно.
– Согласен.
– Марат, у меня к тебе необычная просьба есть, – начал, помявшись, Пётр Христианович.
– Слушаю тебя, князь.
Брехт рассказал о своей задумке. Кавказский князь, долго стоял молча, никак не выражая своего мнения. Потом посмотрел на своих притихших воинов. Вздохнул.
– Мне это не нравится. Так себя мужчины не ведут, – Марат почесал кончик носа. – Но я тебя понимаю. Эти твои враги не мужчины. Это подлые твари. Почему ты не хочешь, Пётр, просто их убить?
– Мне нужно, чтобы они сказали эти слова и чтобы после этого их не смогла допросить полиция, – повторил Брехт.
– Нет, это я понял, не понял почему. Они должны сказать ложь?
– Нет, они скажут правду, но они не подтвердят её на допросе и вся затея рухнет. И это очень плохо отразится на мне и на жизни десятков тысяч людей. В том числе и черкесов с кабардинцами.
– Эх. Плохо. Почему нельзя всё сделать честно!?
– Нельзя, – Брехт уже думал, где взять других исполнителей для своего плана, про Тихона подумал, но отбросил эту мысль. За убийство дворянина, да ещё при таких обстоятельствах, конюха крепостного точно закатают в Сибирь. И тут даже Брехт не
