Василий Звягинцев - Хлопок одной ладонью

Ох, разболтался Валентин Валентинович, подвела его любовь к тому самому российскому «красному словцу», ради которого моральные принципы утрачиваются, и правильно делал Шульгин, что глаза в сторону отводил да раскуриванием трофейной сигары занялся.

Вместо него Новиков, доселе молчавший, с видимым трудом отклеил спину от дверного косяка, походкой Юла Бриннера подошел к креслу Лихарева. Постоял немного, осматривая его оценивающим взглядом, как шашлычник пока еще живого барашка на базаре. Одного из многих.

— Феодализм, говоришь? Нормально. Не смею спорить. Ира, не затруднись, приведи наложницу из диких капиталистических стран. Тут сейчас ее господин еще раз вслух повторит, что в общем присутствии произнес, да еще и под запись. Потом, по тем же феодальным законам, мы ее вкруговую пустим, в качестве законной добычи. Не слыхал, мудак, про такие феодальные обычаи?

— Андрей! — возмущенно-испуганно вскрикнула Ирина.

Сильвия продолжала по-своему улыбаться.

— Что — «Андрей»? Все нормально. Феодализм. Читали, восхищались. «Айвенго», к примеру. «Имя розы». «Песнь о Роланде». Культ Прекрасной Дамы? Очень возможно. Там же нормой считалось право первой ночи, пояса верности и «напильники надежды». Ко мне претензии? Господин Лихарев сам предложил…

Ирина отвернулась.

Опять обиделась, подумал Андрей. Хорошо Воронцову, Наталья на него никогда не обижается. Идеал женщины.

— Видишь, Валентин, — сокрушенно сказал Новиков, — не ту пенку и не с теми ты гнать начал. Женщин особо чувствительных расстроил. Не по политесу. Бог с тобой, Эвелин твою мы пока не тронем. Дамы наши неправильно поймут. Им спасибо скажешь. Если возможность появится, — тут же счел он нужным уточнить. — Самое же главное — это тебе упрек, Александр Иванович, — нельзя из нормального допроса коллоквиум устраивать. Зрители, сочувствующие, потерпевшие — не тот контингент. Для грамотного разговора нужно уютное, уединенное помещение.

Маяковский писал: «Нас двое — я, и на стене Ленин». В виде портрета, я понимаю. Потому что в другом случае… Я плохой поэт, но если попробовать? «Нас трое, Лихарев, я и дыба…» Звучит?

Что же, при всех своих интеллигентских комплексах Андрею случалось быть и таким. Жизнь заставляла. По крайней мере, подходящие слова и соответствующая им мимика выскакивали из него без заминки.

Чего, наверное, Ирина и опасалась. Если можешь так себя вести «на публику», не всерьез будто, где гарантии, что не прорвется в неожиданный момент то же самое, но уже по-настоящему?

Да и видела, единственный раз в жизни, как на углу Столешникова и Петровки он бил из пистолета наповал уличную шпану. И тоже без достоевского надрыва.

Увидела, испугалась, до сих пор в ней тот давний испуг, видно, сидит. А от чего он ее спас — забыла, наверное. Такое часто забывается прекраснодушной интеллигенцией.

— Вы так это видите, Андрей Дмитриевич? — спросил Лихарев, вставая. — Ну, пойдемте. Покажите, на что способны… Правда, подходящего помещения у меня в доме не оборудовано. Нужды не было…

— За это не беспокойся. Дыба — иногда суровая реальность, иногда — некая метафора. Что лучше — выясним в процессе. Главное, ты сам ограничители снял… И либо расскажешь все, с подробностями, либо — не обессудь.

Сколько раз Новиков говорил сам себе и другим людям тоже, что нельзя вступать с опасным противником в пустые словопрения. А сам этим занялся.

Перед девушками ему захотелось порисоваться, собственные комплексы таким образом пригасить, или просто устал, нюх потерял? Вообразил, что по чистой выиграли?

Но известно ведь, из самых простеньких книжек известно, если собственного опыта не хватает — дай врагу опомниться, очухаться, переформироваться, и снова он готов! Не каждого, конечно, врага это касается, но немцев — точно. Лихарев, в свою очередь, никакому немцу не уступит. Что и доказал немедленно.

Пошел поперек холла, заложив руки за спину, в сторону ведущей на верхние этажи лестницы. В первый момент никто не понял, отчего именно туда — так и захватывают инициативу, надолго или на пять секунд — неважно.

Валентин, демонстрируя покорность, успел сделать главное — по незаметной дуге обошел самого опасного противника, Шульгина, на пять или шесть шагов оторвался от Новикова, а Сильвия ему — не препятствие.

Как-то все подзабыли, что Лихарев настоящий аггрианин, не робот, конечно, но в сравнении с обычным землянином — олимпийский чемпион во всех видах спорта сразу.

Видел Новиков, как Ирина с Сильвией поднимали вдвоем бревно, вокруг которого пятеро здоровых мужиков долго ходили бы, вздыхая, почесывая затылки и задумчиво матерясь. И не сделал выводов. Точнее, подзабыл просто.

Лихарев рванул с места, как спринтер на «сотку», развернувшись на девяносто градусов, пролетел через зал, не потеряв темпа, снес Сильвию, ударом левой руки сплеча отшвырнул ее к стене и ссыпался вниз, к подвалу, по лестнице, которую никому не пришло в голову блокировать. В том числе и потому, что в подвал давно уже спустился Левашов, изучать Валентиновы устройства.

В два прыжка Лихарев преодолел ведущие вниз марши, подобно матросу пятого года службы, который считает позором касаться подошвами ступенек трапа, дернул приоткрытую стальную дверь, проскочил внутрь и мгновенно крутнул на полный оборот маховик кремальеры. Втугую.

Все!

Девять языков замка, каждый толщиной в руку, встали на место.

Есть у коллег при себе толовые шашки или лазерный резак — пусть пробуют. Дело непростое, не пятиминутное. Сталь тут особая.

Лихарев расслабился. Опять вывернулся. Обманул партнеров. Снова — хозяин положения.

Он словно бы не замечал, что каждый его шаг, выглядящий вполне успешным сам по себе, непрерывно ухудшает положение.

Совсем недавно владел целой планетой, точнее — одной из реальностей. Россией, Кавказскими Минеральными Водами, своей виллой, а сейчас — только подвалом. И все равно!

Тут его земляне не достанут.

Из шкафчика на стене Валентин взял давно привычный «маузер-девятку». В двадцать седьмом году Менжинский[155] его вручил, вместе с знаком «Почетный чекист». Из чистого серебра, с двузначным номером. Знак, понятно, не пистолет.

Проверил, полон ли магазин, сунул надежное устройство под ремень брюк. Сразу стало спокойнее. Не заладится что — девять пуль врагу, десятая себе. И — с концами!

Левашов, спустившийся в этот же подвал получасом раньше, не спеша осматривал многочисленные устройства, поражаясь, сколько Лихарев успел наворотить здесь всевозможного «железа», часто — совершенно непонятного по назначению. Что значит — инопланетянин с творческой жилкой.