А поутру вызвал меня Олег Тимофеич, да спросил:
‑ Хошь, дурень, чтоб истинно вольным заделаться? Не как сейчас, холопом с жалованьем, а чтобы и уйти смог?
‑ Да видано ли такое, боярин?
‑ Видано ‑ невиданно, а грамоты розыскные я при тебе у воеводы возьму, да порву. Только нужен мне такой человек, Савва, чтобы и руками работать не боялся, и черту при встрече, без разговоров рыло чистить стал. Чтобы, коли слово сказал ‑ считай, что сделал. Что сейчас могу ‑ учить стану, чему научусь ‑ таить не буду. Но коли продаст такой человек ‑ ему чучело зимы, что на Масленицу жгут, не позавидует. В самый миг огненный, и то ему легче будет.
‑ Так, барин, чернокнижием не грешу, а остальное ‑ пыль под копытами.
‑ Хорошо сказал. Только вот есть, кроме сабельной рубки, иное. С татарами ты себя показал, а вот с дьявольскими наваждениями... Там порой не жизнью ‑ душой рискуешь. Не справишься ‑ так измараешься, что и вовек не отмыться, гореть тебе в пламени адовом.
Страшно. Действительно страшно ‑ не тело, душа по краю пойдет. Подумал я, да и решил ‑ воля, да дело господне, да честь великая ‑ не со всяким холопом такой разговор затевают. Пойду за боярином, в послесмертный даже час пойду. Так и сказал.
И начал Олег Тимофеич меня учить. Не зельям да молитвам ‑ разум в узде держать, да силу его на благо использовать. Поначалу непонятно было, где ж опасность для души бессмертной? Потом понял ‑ узнай кто, чему барин учит ‑ хорошо, если костром отделаешься. Могут и семью спалить, да и проклинать будут долго, вместе со всеми потомками.
А, где наша не пропадала! Шлялись по Литве то католики, что их веру принять уговаривали, то русской церкви проповедники, обратно в лоно православия зазывая, а то и вовсе лютеране. А еще ‑ песни в честь старых богов многие помнят. И поют, порой. Всякое видали, у немцев, говорят, вообще, чья власть ‑ того и вера.
Ан учит боярин странно. Не требы возносить, не гимны петь ‑ всегда и везде разум и норов в узде держать. Да каждое деяние осмысливать ‑ так, чтобы еще и обсказать потом можно было, что да почему, да как сделал. А попробуй объясни, как тень от падающего бревна увидел, как и что услышал, как мысль переложил, с места где она родилась, в место, где класть мысли, кои немедленно исполнять надо. И как определил, что нельзя медлить, не переложил в сундук для дальнейшего обдумывания. А надо ведь еще и отскочить успеть.
Поначалу‑то не особо страшно было, а вот к Рождеству ‑ начали во сне рожи мерещиться, глядеть так, словно сожрут вот‑вот, да обещать разное. Подсказал боярин, мол, глубоко ныряешь, ты тело свое до жилки почувствуй сначала, как она бьётся‑трепещет. Потом вокруг всё почуй, что да как. А на рожи, мол, наплюй. Как привидятся, ярость вызови, да наплюй брезгливо. Получилось, хоть и не сразу.
А еще боярин мирскому учил ‑ как исчислить, к примеру, сколь всякая вещь от нажима прогнется, да еще хитрой азбуке счетной, коя против обычной куда как удобна, только несвычна сильно. Как главное в мирском деле выявлять, как помехи выделять, да как людей опытных слушать, и из их речей главное понять, а шелуху в сторону отложить, может и она пригодиться.
Ваське‑то попроще было, его боярин хитрым наукам ране учить начал, да любовь ум упражнять привил. И помоложе Василий. А вот к хитрой учебе собственной души мы в одно время приставлены были. А боярин знай понукает, хоть и мягко ‑ мол, молитвы щебетать да лбом, аки дятел, в пол биться всяк может. А только человек еще и пашню подъять умеет, и мед добыть, и наготу прикрыть, и меч отковать.
Помню, на смотр ездили в Тулу, пошел к исповеди. Начал говорить, ан гляжу ‑ дятел меня слушает. Истинно дятел ‑ молитвы творить, грехи отпускать может, а в войне с нечистым его удел ‑ телеги чинить. Дело нужное ‑ но попробуй грудь в грудь встать с воинством, коему имя ‑ легион. Да еще боярин перед самой дорогой задачку задал...
‑ Вот татары, коли псом назовут, за ругань считают. А наши предки пса крылатого божьим посланником считали. А церковь в язычестве русском предчувствие христианства узрела. Я так мыслю, главное, что пса от волка отличает ‑ верность. Подумайте и доведите мне мысли свои, кто тут прав? Тот, кто сторожу верному незримого покровителя увидел, или тот, кто за покусанного поганого пророка, весь род собачий ниже травы видит?
Подумал я, да вот на исповеди‑то и пришло ко мне откровение. Пес‑то и двор, и скот бережет, и татя порой так приветит ‑ хоть сам во двор не выходи. И вой, что истинный, землю и кровь предков хранит. А что полоумный какой закон нарушит ‑ так что теперь, всех воинов анафеме предавать? Отбубнил я своё "грешен", выдернул Ваську из очереди, да вправить ему разумение собрался. Ан Василий‑то многомудрый, хоть и другими словами, а то же самое и вывел. Сказал я ему про дятла, да и пошел к боярину Мирону Дмитриевичу на двор ‑ там вою завсегда уважение, холоп ли ты обельный, или помещик. В одном ряду, коли надо, встанем, да и стояли уже.
А ведь есть еще и работа в усадьбе. Учеба‑учебой, а привязал меня Олег Тимофеич еще и к кузне. Помню, плиту лицевую для точила притирал, да объяснял нам с Василием, что да как. Хитро придумано, непростые люди головы ломали. Берешь ты плиту, с горбом выточенную, к примеру. Трешь об другую с песочком, пока они согласный сплошной отпечаток не оставят. На той другой, значит, яма образуется, но уж поменьше, чем горб на первой ‑ песочек‑то обе плиты истирает. А потом третью плиту о вторую притираешь, тоже горб получаешь. А самое забавное, когда первая плита с третьей встречаются ‑ два горба, да друг в друга на ровную п л о с к о с т ь вытирают. Да второй раз, да третий ‑ огрехи от неодинакового прижима убрать. Маетная работа, а сменная печать молотовая зато на стол, как родная ложится. Не сразу, конечно, много пота пролить надо.
Вывели мы плиту, дыр нажгли, на точило повесили ‑ стал Олег Тимофеич на неё кольцо темной меди приспосабливать. Да потом котел, что Васька ему сделал, напротив ставить, да так, чтобы совместно вертелись. Потом резец на мелком камне заправлял. Я бы описал ‑ да боярин недолго говорил, умолк, только точит, да щурится, да меряет справами своими хитрыми. Потом меня к колесу поставил, резец на точиле пристроил, и кивает ‑ верти, мол.
Потом мне Василий показывал, ровненько кольцо на котел ложится, а другой стороной ‑ на дно, отдельно кованое. Да там еще столько всякого понаверчено ‑ помню, Ждан‑мельник гордился, мол непростое это дело, самому мельницу собрать, а сиволапым и вовсе немыслимо. Так та мельница супротив этого горшка крутящегося проста, как топор. Ладно, собрали всё это, котел изнутри как‑то кузнецы хитрым зельем обмазали, зачем‑то на одну ось трубу медную закрепили. Не абы как, серой в середине оси дыру прожгли, потом серой же на бок вывели, да в дно загнали. А к трубе той мехи новые приспособили, да полдня притирали.
