Если непосвященному жителю даже маленького городка завязать глаза, привезти его в Барашево и снять повязку только возле ворот лагеря № 21, то перепуганный гражданин, осмотревшись на местности, немедленно понял бы, что это глухомань в самом безнадежном значении этого слова. Лес да лес кругом. Как есть глухомань!..
Так решил бы непосвященный гражданин и здорово ошибся бы. Лагерь для политических заключенных был «придворным».
Судите сами. Лагеря Воркуты, Магадана, «Дальстроя» были под завязку набиты политическими. По мере продвижения к коммунизму у советской власти с каждым годом оказывалось все больше врагов. Их нужно было где-то содержать после изоляции от общества. Советская власть должна была где-то прятать миллионы своих врагов от самосуда своих же кровожадных сограждан, требовавших для них высшей меры. Вот из этих миллионов политических заключенных и были отобраны шестьсот с хвостиком человек, которые содержались в лагере № 21 в комфортных по гулаговским меркам условиях.
Это были не самые вредные враги народа и не самые опасные троцкисты. Это были заключенные, которые могли в любой момент пригодиться — дать нужные показания, письменно отречься от своих прежних заблуждений, принять участие в оперативной комбинации чекистов. Словом, это были не простые, а весьма полезные и нужные шпионы и враги народа. Заключенные в лагерь № 21 помещались только и исключительно по личному распоряжению Лаврентия Павловича Берия и его заместителей.
От Москвы до Потьмы чуть более четырехсот километров по железной дороге. От Потьмы до Барашева — шестьдесят верст по узкоколейке, которые неторопливая «кукушка» преодолевает за два часа. Вздумалось, допустим, какому-нибудь генералу с Лубянки потолковать по душам с матерым шпионом или лютым врагом народа — один звонок, и вопрос решен! Адъютант или порученец на быстрой машине за пять часов езды доберется от Лубянской площади до штаба лагеря № 21, а если поднажмет на акселератор, то и за четыре часа успеет доехать. Втемяшилось с утра генералу в синей форме покалякать с умным человеком, и вот к вечеру его уже вводят к нему в кабинет. Очень удобно для чекистской работы.
Многие заключенные лагеря Mb 21 действительно бывали в столице, некоторые даже неоднократно. Зэки, польщенные вниманием московского начальства, осознавали свою избранность среди остальной гулаговской братии и гордились своим местом заключения. «Барашево — это вам не какой-нибудь задрипанный Магадан!» — любили говаривать старожилы. Прекрасно понимая, что эта самая избранность может кончиться с ближайшим этапом на Бодайбо или Оймякон, заключенные старались не сердить начальство и охотно сотрудничали не только со своими кураторами из Москвы, но и с лагерной администрацией. Сотрудничество с администрацией заключалось в перевыполнении производственного плана и тотальном доносительстве. Все враги народа кроме шпионов поголовно стучали на своих соседей по бараку. Поголовно! Все!
Даже закаленные тюрьмой троцкисты, сидевшие еще с конца двадцатых годов, и те не смогли побороть своего гражданского порыва и добросовестно осведомляли оперчасть обо всех событиях, произошедших за отчетный период. С точки зрения нормальных человеческих отношений между людьми, объединенными общностью своих несчастных судеб, лагерь № 21 был даже не гадюшником. Это был серпентарий!
За каждым заключенным лагеря был закреплен курирующий офицер с Лубянской площади. Это не значит, что с ними тетешкались как нянька с дитятей, но, скажем, шпионов первого барака курировал полковник госбезопасности X, троцкистов — комиссар государственной безопасности Y, полицаев и прочих коллаборационистов — полковник Z. На каждого курировавшего приходилось по нескольку десятков зэков. Без согласия куратора и без его распоряжения начальник лагеря не имел права этапировать заключенного в другой лагерь, даже перевести его из барака в барак. Куратором зэка Осипова был комиссар госбезопасности Рукомойников.
Первый барак, в котором содержались шпионы, находился в самом дальнем углу лагеря, возле огромной угольной кучи, которую создавали каждое лето и которая таяла за зиму. От остальной зоны барак был отгорожен локальным ограждением из густых переплетений колючей проволоки. Заключенным из других бараков запрещалось подходить к первому бараку под страхом водворения в карцер. Шпионов, в свою очередь, выпускали в зону только тогда, когда всех прочих заключенных выводили на работу.
Два месяца Коля сибаритствовал в шпионском бараке. Аккуратные немцы потратили избыток досуга на благоустройство прилегающей к бараку территории и разбили клумбы, на которых разводили ноготки и анютины глазки. Дорожки между клумбами они утрамбовали битым кирпичом. Получилось очень красиво — желто-фиолетовые и оранжевые цветы в красных прожилках дорожек. Маленькая Германия. День-деньской шпионы были предоставлены сами себе и маялись бездельем. Очередь за граблями и метлой строго соблюдалась, потому что вывод на уборку лагеря воспринимался как хоть какое-то развлечение на фоне однообразных дней. За два месяца Коле удалось всего два раза шурануть метлой и лопатой.
Благодаря знанию русского, немецкого и мордовского и умению объясниться как с заключенными-шпионами, так и с охраной, навербованной из ближайших мокшанских деревень, Коля пользовался большим уважением, начальник лагеря уже подумывал о том, чтобы назначить его старостой барака, но… Но через два месяца Колю вызвал на беседу капитан Суслин.
Сергей Сысоевич Суслин служил в должности начальника оперативной части лагеря № 21 и относился к своей работе почти так же ответственно, как его коллега с Карельского фронта, безвременно почивший майор Титор. До начала войны Суслин служил в той же должности в Якутии, где внимательно следил, чтобы заключенные без остатка сдавали государству все золото, добытое в вечной мерзлоте, а не обменивали его у конвоя на хлеб и махорку.
С первыми аккордами «Вставай, страна огромная!» Суслина перевели поближе к Москве. На укрепление кадров. Дело свое Сергей Сысоевич знал, кадры укрепил. Через четыре месяца после принятия должности он уже опутал арестантскую среду агентурной сетью своих осведомителей. Не только в каждом бараке, но и в каждой бригаде у него имелись несколько пар глаз и ушей. Так же чутко, как врач щупает пульс больного, Сергей Сысоевич держал свою руку на пульсе жизни вверенного ему спецконтингента, только он делал замеры пульса не на запястье, а на шее. В том ее месте, где пульсирует сонная артерия.
Если начальник лагеря был старшим лейтенантом НКВД, то Сергей Сысоевич имел звание капитана госбезопасности и начальнику лагеря подчинялся только в дни выдачи жалованья. Непосредственное начальство капитана Суслина сидело в Москве, и в своих действиях Сергей Сысоевич отчитывался только перед ним.
