— Но если, — слышал Новгородцев, — Петр был не настоящий, то тогда и все Романовы…
— Позвольте! Кроме Анны Иоанновны!
— Тогда уж и Петр Второй в игре! Он же сын царевича Алексея, а Алексей родился задолго до того, как подменили его отца.
— Ты предлагаешь вычеркнуть империю?
— Да как мы ее вычеркнем, ведь это же история?!
— Вычеркнуть в культурном отношении! Вернуться к допетровским временам! Я думаю, что скоро…
— Люди, вы с ума сошли!
— Все об этом заговорят! Вот увидите!
— Сначала голландцы, потом немцы, потом французы, потом снова немцы — Маркс и Энгельс…
— Протестую! Они евреи!
— Да какая разница! Потом американцы!
— А варяги? Ты забыл варягов.
— И еще византийцы…
— Люди, вы действительно рехнулись. Только вот не надо этой всей националистической истерии!
«Почему же истерии? — думал Боря. — Россия на протяжении своей истории подражает другим странам, заимствует то одно, то другое. А мама говорила — надо быть собой».
— России нужен новый договор. Вассальный договор! — услышал Борис то ли наяву, то ли во сне. — России нужен царь! Пускай все присягнут ему!
— Это тоталитаризм!
— Протестую! Сколько можно повторять, что «тоталитаризм» — это конструкт, придуманный Европой, чтобы оправдать фашизм, связав его в умах с Советским союзом! Говорите: диктатура.
— Монархия авторитарна по своей сути!
— Люди, это мракобесие! А как же институции правового государства?! — взвизгнул местный либерал.
— Прогресс, регресс, — парировал флегматично-пьяный голос. — Все относительно.
«Ан нет! — подумал Боря. — Истина о том, что относительно, должна быть абсолютной!»
Это была последняя мысль, после которой Новгородцев провалился в сон.
Когда он проснулся, ребята обсуждали, как в поведении гопов и уголовников проявляется феодальное сознание. Одни опять утверждали, что феодализма не существует, а другие отвечали, что раз так, то нет и нефеодализма. В комнате сидели несколько девчонок и допивали то, что не влезло в пацанов.
— Обычай пить вино в России ввел Петр Первый, — неожиданно сказал Борис.
Присутствовавшие замолчали и задумались.
Домой Борис вернулся только утром. Первым делом он залез в компьютер. Анна не ответила. Весь день Борис ходил несчастный и страдал: во-первых, из-за дурацкого письма, которое отправил, во-вторых, из-за подделки, о которой день и ночь болтали отовсюду. Вечером он принял, наконец, решение покаяться. Отважно извинился перед Анной в том тупом ответе, что отправил ей, и честно, с описанием подробностей, признался в том, как появилось знаменитое письмо, в которое с подачи Филиппенко все поверили.
Тридцать лет назад Иван Евгеньевич, научный руководитель Андрея Филиппенко, готовился к защите диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. В ходе обсуждения на кафедре ему сделали несколько замечаний. Ивану Евгеньевичу пришлось перепечатать на машинке половину текста: часть введения, по требованию коллег, он перенес в заключение. Потребовалось изменение нумерации страниц. Можно было бы, конечно, просто заклеить цифры маленькими бумажками и подписать на них новые номера. Но тогда образовался бы бугорок! А бугорки, как известно, не предусматриваются ГОСТом.
— Ага, они мне так и сказали! — усмехнулся Иван Евгеньевич. — И правда, зачем стране ученый, у которого бугорок на диссертации!? Пришлось переделывать. Все сто семьдесят страниц заново на машинке печатать. А вы, Андрей, расстраиваетесь из-за каких-то мелочей!
Замечания, полученные Андреем Филиппенко от коллег с кафедры, действительно не были существенными. По большей части они касались формы, а не содержания. Андрей к внесению поправок был готов. Изменить ссылки, изменить формулировки, сделать выводы чуть более обтекаемыми — все это нетрудно. Ну… за неделю-другую. Главным и наиболее неприятным из сюрпризов оказалось то, что кафедра потребовала, чтобы он проанализировал в диссертации несчастное письмо от Прошки к Софье, сделал хотя бы одну ссылку на этот источник, хотя бы просто внес его в список литературы. К его теме эта ерунда не относилась, Великого посольства аспирант касался лишь вскользь. Но самое возмутительное было в том, что глупая писулька была стопроцентной липой!
Что случилось с преподавателями? Почему правительственная пропаганда в пользу подмены и открытое письмо великого обманщика ввергли их во мрак невежества? Андрей не мог этого понять. Придя домой, он вновь правил текст и за ночь сделал все, кроме последнего — внесения в текст сведений о поддельном документе.
Утром аспирант проснулся злым, рассерженным, не выспавшимся, мрачным. А ведь как он ждал сегодняшнего дня! Андрею наконец-то дали семинары по его специализации. Но потолкавшись перед парой в коридорах и на кафедре, узнав последние новости, Андрей раскис окончательно. Народ оживленно обсуждал прибытие федеральной комиссии, присланной для подсчета соответствия числа голов студентов количеству посадочных мест в туалетах. Что к чему будет подгоняться в случае расхождения — не разъяснялось. В четвертый раз залив кипятком спитый чай, грустные ученые сидели, вспоминали Николая Палкина и пытались угадать, что же будет дальше.
Короче говоря, в аудиторию Андрей пришел совсем несчастным. Третьекурсники хихикали, не думая о судьбах высшей школы, и ему тотчас же показалось, что они смеются над фамилией «Филиппенко». Андрей стал лютовать.
Он начал с историографии, стал спрашивать по списку. Студенты, как и можно было догадаться, знали Павленко, но ни Милюкова, ни Голикова, ни даже Анисимова с Каменским назвать, разумеется, не смогли. Андрей перешел к теории. Ответ на примитивный вопрос, что такое модернизация (всего лишь переход от традиционного уклада в индустриальный, обычно сопровождающийся секуляризацией, вестернизацией, обширной маргинализацией, развитием буржуазных отношений и так далее по Смелзеру, Блэку и Липситу), пришлось тащить из студентов клещами. «Абитура!» — мысленно выругался Филиппенко и перешел к изложению простейших фактов. Со знаниями фактического материала все оказалось намного хуже, чем предполагал аспирант. Третьекурсники не смогли правильно назвать дату смерти хилого царя Ивана Пятого, ошиблись на целый год! Вместо тысяча шестьсот семьдесят шестого они назвали тысяча шестьсот семьдесят пятый. Ну, и что прикажете делать с подготовленными таким образом студентами?! И как только земля-то не разверзлась под их партами?!
Одна из студенток особенно не понравилась аспиранту. Брюнетка с копной кудряшек, похожих на египетский парик, смотрела на преподавателя нагло и похоже, что вообще не приготовилась.
— Готовилась! — отважно заявила бестолковка.
— Что-то не заметно вашей готовности, уважаемая.
— Мало ли, что не заметно! Говорю же, что читала, значит читала!
— У людей вот выписки лежат, ксерокопии. А вы с чем пришли? Может, наизусть монографии запомнили? Что-то не заметно.
— А на ксерокс у меня денег нет! Тоже мне заслуга — книги ксерить! Я, если хотите, в следующий раз принесу книгу и буду оттуда зачитывать вслух! То же самое!
— Ну и приходи, — сказал Андрей, от раздражения забывший про то, что должен обращаться к студентам на «вы». — Сама увидишь, что это неудобно! Сколько времени ты листать будешь этот том?
Он спросил ее еще два раза и поставил «незачет» за семинар, ловя себя на том, что испытывает при этом чувство злорадного удовлетворения.
Далее случилось самое противное. По плану шло Великое Посольство. Стоило Андрею только лишь произнести два этих слова, как в аудитории нарисовался лес рук и все хором заговорили о так называемом письме от Прошки к Софье. Все, даже дубари с последних парт, утверждали, что Петра украли англичане, и это, несомненно, является важнейшим событием данного периода. Кое-кто из третьекурсников, к большому удивлению Андрея, отлично знал историю посольства, смог воспроизвести цепь петровских переездов и событий в разных странах. Как назло противная брюнетка в этой теме оказалась лучше всех: откуда-то узнала даже то, что фонд, в котором обнаружили подделку, был фондом Заозёрских. Пришлось исправить ей на «зачет». «И ладно! — про себя решил Андрей. — Она у меня еще узнает, почем фунт лиха! Не в этот раз, так в следующий пойдет на отработку!»
В перерыве Андрей пил чай с заведующим кафедрой. В ответ на жалобы, что студенты невероятно глупы, завкафедрой лишь улыбнулся: то ли не поверил, то ли к подобным жалобам привык. Но когда беседа коснулась якобы письма, которое совершило якобы сенсацию, заведующий внезапно стал серьезным.
— Тут такое дело, — сообщил он аспиранту напряженно, словно оправдываясь, — планы семинаров поменяли. Надо провести занятие по этому письму.
