Тем не менее, первый налет был все же осуществлен с применением куда более ценных трехпудовых авиационных бомб. Немецкие артиллеристы, чье уничтожение было назначено нижегородскими авиаторами в качестве приоритетной задачи еще годы назад, на стадии зарождения отечественного военно-воздушного флота, всегда могли рассчитывать на самое горячее приветствие. Все еще непуганые они расположились, как у себя дома. Ни о какой маскировке не было и речи, и шесть орудий выставленных в открытом поле в одну линию вскоре оказались перемешаны с землей и особо непонятливыми артиллеристами не поспешившими унести от своих пушек ноги, когда в воздухе появились русские аэропланы. Три орудия разбило вдребезги, еще два перевернуло близкими разрывами, но внешне они смотрелись вполне целыми, а одно просто испарилось — на месте его нахождения осталась лишь глубокая воронка. Столь же незавидная судьба постигла и вторую батарею, приданную 5-му гренадерскому полку. И лишь после авиаторы взялись за сокращение поголовья пехоты, продолжавшееся в течение последующих 48 часов.
А 17-го августа немцы сами выдвинулись по направлению к Млаве, теперь уже с двух сторон. По всей видимости, изрядно взбешенный понесенными потерями командующий XVII-м армейским корпусом не только получил достаточные разведывательные данные, но и донес свои мысли в виде конкретного приказа до выдвинувшихся на русскую территорию войск. Благо блуждать в неведомых далях гренадерам не требовалось — достаточно было следовать вдоль железнодорожных путей, что вели прямиком к Млаве. Расстояние же в 36 километров вполне можно было преодолеть всего за один дневной переход, после чего навалиться на зажатые с двух сторон русские войска одновременно со 175-ым пехотным полком, выдвинувшимся со стороны Сольдау вместе с уцелевшими батареями 72-го артиллерийского полевого полка, что своим огнем должны были сравнять с землей все полевые укрепления противника и разобраться с теми блиндированными автомобилями, которыми пугали всех окружающих уцелевшие солдаты 128-го пехотного полка.
Вполне естественно, что разорваться надвое авиационный отряд хоть и мог, но тогда боевая эффективность снизилась бы в разы. Ведь основная сила их воздействия на противника, включая психологический эффект, заключалась именно в массовости применения, если так можно было выразиться об отряде в полдюжины машин. Но на фоне полетов одиночных разведчиков, что практиковали все остальные, налет шести бомбардировщиков действительно смотрелся грозно. Хорошо еще, что выдвижение противника удалось вовремя засечь и согласовать дальнейшие действия с генерал-майором Штемпелем.
В результате, уже с полудня начались налеты на колонны 5-го гренадерского полка. Здраво рассудив, что лучше отступить, но сохранить силы и какие-никакие, а достижения, нежели полечь всем при попытке защиты не имеющего никакого стратегического значения города, было принято решение приложить все силы, если не к уничтожению, то к рассеиванию тех сил, что перекрывали путь к Новогеоргиевску и Варшаве. Естественно, об идущем от границы противнике тоже никто не забыл, и на его сдерживание было выделено два БА-3 с эскадроном казаков в прикрытии. Но с учетом разницы сил, речь там могла идти именно что о сдерживании. Основные же силы оказались брошены на южное направление.
Как и в предыдущий раз, основной упор решили сделать на тактике засад, для чего навстречу противнику весьма споро выдвинулся похудевший до трех БА-3 броневзвод и рота мотострелков — поровну бойцов охранной роты и казаков, которых удалось разместить в кузовах временно приписанных к авиационному отряду грузовиков, как своих, так и из состава 5-й автомобильной роты. Хотелось бы отправить больше, но штабс-капитан Бажанов, командир этой самой роты, согласился привезти с собой из Варшавы в Млаву только шесть трехтонных Бенц-Гаггенау, поскольку больше свободных платформ у железнодорожного состава не нашлось, а отправлять технику своим ходом он наотрез отказался. Впрочем, теперь, наверное, он сам более прочих горевал о том своем решении. Поставленный в качестве командира этой сборной солянки он был вынужден ломать голову над тем, как с наибольшей пользой применить наличествующие откровенно невеликие силы. Хорошо еще, что опыт уже имелся, пусть большей частью он и состоял в перехвате обозников, да бегущих с поля боя солдат, которых по пятам преследовала кавалерия. Нынче же предстояло сойтись с достойным и куда более многочисленным противником лоб в лоб. Сойтись и надеяться, что этот вызывающий вагон и маленькую тележку вопросов пилот-охотник Озеров, не приврал, и действительно сравнял с землей всю вражескую артиллерию силами своего авиационного отряда. Иначе вся их надежда на плотный пулеметный огонь и непробиваемые пулями бронемашины могла сгореть в горниле разрывов артиллерийских снарядов. Хотя для столь малого отряда огневая мощь у них была поразительная. Помимо выделенных авиаторами шести ручных пулеметов и, естественно, броневиков, а также самозарядных карабинов половины солдат, удалось наложить руки на три немецких MG-08, что в числе прочих трофеев оказались притащены на полевой аэродром. Поскольку конструктивно они были схожи с Максимом, оружейники весьма споро привели их в порядок, а уж о запасах немецких патронов и вовсе можно было не беспокоиться — этого добра у них нынче имелось куда больше, чем отечественных. Да и у изрядно разошедшихся авиаторов, чьи боевые возможности штабс-капитана начали откровенно пугать, нашлось в закромах еще немало подарков для незваных гостей, кои они не замедлили вывалить на головы намеченной цели.
Ефрейтор Блюм нервно передернул плечами и вновь попытался оттереть руки от запекшейся крови. Их 1-й батальон 5-го гренадерского полка, сократившийся с начала боевых действий до размеров роты, вновь угодил в самое пекло. Сперва русская артиллерия буквально истерзала первую роту батальона, закидав ее шрапнелью во время марша к Цеханову, когда солдаты вынуждены были идти по узкой дороге плечом к плечу. Затем не менее пулеметной роты обрушила из засады свой смертоносный огонь на вторую роту, а остатки выдвинутой вперед в качестве разведки первой роты тем временем оказались до последнего человека вырезаны налетевшей кавалерией. Третья и четвертая роты батальона изрядно истекли кровью при выбивании противника из городка Цеханов, где им, наконец, предоставили возможность передохнуть. Вот только родное командование забыло уведомить об этом факте проклятых русских, что об отдыхе, похоже, даже не помышляли. День и ночь, налет за налетом, эти летающие демоны появлялись над головами для того, чтобы прибрать на тот свет десяток другой отличных парней. И что именно было страшнее — рвущиеся со всех сторон бомбы или проливающийся с неба железный дождь, накрывающий разом едва ли не весь лагерь, лично он сказать бы не смог. На второй день он начал пугаться уже просто тарахтящего звука, что издавали двигатели этих крылатых бестий.
Вот и сейчас те самые аэропланы не давали им вздохнуть спокойно, неожиданно появляясь прямо над их колонной и разбрасывая вокруг эти жуткие стальные стрелы, пробивавшие человека насквозь, причем вместе с каской. Начиная с утра, они пережили уже три налета, и теперь в батальоне насчитывалось чуть более двух сотен человек, а из офицеров остались лишь лейтенант Зибер и капитан Андерсон. Командир батальона погиб два налета назад, пробитый насквозь вместе со своим конем этими чудовищными стрелами. Тогда же погиб и его лучший друг, обдав напоследок Блюма своей кровью и мозгами из развороченной стрелой головы. Сам ефрейтор шел всего в каком-то полуметре от него и остался жив, а бедняга Курт отправился на тот свет вместе с еще шестью десятками неудачников. А кроме как удачей то, что сам он еще жив, ефрейтор считать не мог. Все, кто с утра шел рядом с ним, погибли, а на самом Блюме не было ни царапинки — лишь пятна запекшейся крови на форме напоминали о бывших товарищах.
Вот это был весельчак Макс, теперь ему не суждено стать артистом цирка, поскребя ногтем по бурому пятну на правом рукаве, подумал Блюм; а с Густавом они недавно поцапались из-за какой-то ерунды и не разговаривали последние три дня, он потер пальцем кровавый подтек на штанине; Эрих больше не будет поигрывать на своей губной гармошке, да и никто не будет на ней поигрывать — инструмент не пережил своего владельца; Клаус не вернет взятые в долг две марки.
